На моей облепихе есть причудливое сплетение веток, напоминающее «Демона» Врубеля, только не сидящего, обняв колени руками, а вставшего на краю пропасти и готового вот-вот сорваться в бездну. Ветер только усиливал впечатление.
Вот как раз под этим демоном рядом с мухой появились Петр и Ксения. Как этюд, рожденный тою же невидимой кистью, что вывела и демона. Летчик и балерина стояли напротив друг друга, почти обнявшись, и разговаривали. Она изящным росчерком длинных пальчиков рисовала в воздухе что-то похожее на обещание, а он загонял квадратную ладонь то в штопор, то в мертвую петлю, а тело, казалось, повторяло эти пируэты.
Меня будто вынесло что из дома. Я вышел и направился по дорожке к калитке. Голоса стихли, послышалось:
– Договорились?
– Договорились.
Они даже не удосужились поздороваться со мной. Что-то случилось, решил я. И не ошибся.
Вчера, то есть, в пятницу, они удивлялись, что впервые вечер приобрел малиновый отсвет. Ни разу еще она не наблюдала такой удивительной прозрачности воздуха, насыщенного легким малиновым ароматом, звоном и цветом. Будто малина созрела в небесных садах, и дождь и солнечный свет омыли ее, просеялись на землю радужной пылью и осели на всем сияющими капельками радости.
Из-за поворота появилась женщина в шляпке с четырьмя детьми-погодками. Старшему мальчику было лет десять. Они будто вышли из шестидесятых годов, когда из дома не просто выходили на прогулку, а совершали ритуальный выход в парк или кукольный театр. Во всяком случае, в приличных семьях. Отсутствие небрежной детали в одежде и прическе детей заставляло думать, что их мать либо запуталась во времени, либо находится в плену ложных иллюзий относительно нынешних канонов пристойности и добропорядочности; дальше этого подобные соображения не шли, так как все в детках было гармонично. Как бывает гармонично то, что уже навсегда ушло из жизни.
– Они словно оттуда… – заметил летчик, забыв, о чем он только что говорил.
– Вы правы, Петр Семенович, сейчас так за собой и за детьми не следят.
– Да, Ксения Всеславна, мы многое потеряли, перейдя к демократической форме одежды.
– И к единственному ребенку в семье.
Воцарилось молчание, в котором вопросы с обеих сторон, словно набухшие капли, вот-вот готовы были сорваться с уст.
– А у вас есть дети? – спросили одновременно и облегченно вздохнули.
– Сын, – сказала она. – В Англии, учится.
– Дочь, – ответил он. – Замужем, в Киеве.
О своих половинах ни слова. Точно их и не было на свете. Никогда? Что ж, будем считать, что никогда.
– И как он там?
– Нравится. И не нравится. Чванливые, ровней чужаков не считают.
– А в Киеве, как и у нас, если не обращать внимания на всяких горлопанов.
Оба смолкают и любуются всем, что им подарил Господь…»
***
(Отрывок из романа «Неодинокий Попсуев»)
Лучшая подружка
В тот прелестный и жаркий июнь после небывалого половодья открылся как никогда рано пляжный сезон. Синоптики, рассчитывая на квартальную премию, грозили страшной засухой, и народ спешил понежиться под горячими лучами солнца, пока они не превратились в раскаленные клинки. Публика разоблачилась от сковывающих ее одежд и житейских проблем, выкатила на солнце свою рыхлую урбанистическую массу. Она ловила золотые лучи всей площадью белой до синевы кожи, заманивая их даже в прикрытые тканью укромные места. Лучи играли там, как котята, доводя граждан до экстаза. Люди дурели, пили квас и пропадали в кустах. Играли кто в поддавки, кто в дурака. Нравились, однако, воздушные процедуры всем.
Но вскоре наступила и обещанная жара. Земля раскалилась, растрескалась, гудела от напряжения, как вселенская ЛЭП. Воздух покрылся окисной пленкой зноя. Почернели руки, лица и тени.
Федор Иванович устроился на пляж разнорабочим. На весь сезон. Он еще в мае укатил в Волгоград, поручив соседу Рыбкину взимание по доверенности и переправку в Волгоград «мазепиной» зарплаты. За хлопоты Рыбкину шли комиссионные на «два пузыря».
В Волгограде он не был уже сто лет. Старый домишко Лидиных родителей лежал на боку, ну да им с Машенькой места хватит! Он подбил, где надо, подкрасил, выкинул ненужный хлам. Соседские дома развалились, и некому было давать отчет, кто он такой и откуда. Были бы живы, может, и вспомнили маленькую востроносую девочку Лиду. Так вот, он был ей верным и любящим мужем. Впрочем, кому он был нужен в этом заброшенном углу! Благо, до пристани было не так далеко, где-то часа полтора ходу (с учетом Машиных ножек). Привыкшему ходить это пустяк. Разве что привыкшему к пустякам – много. Спать, правда, приходилось в обрез, так как на остров надо было приехать на первом катере, а уехать, понятно, на последнем. Дел было невпроворот, но на что, спрашивается, долгий день и чем его занимать, как не работой? Не жариться же под солнцем, подобно прочим бездельникам? Можно было, не спеша, сделать все на два-три раза. Привыкшему работать и это пустяк.