Давид бросился вслед за ним, в то время как Тирос, Паган и Симон вступили в схватку с его врагом, человеком скорее среднего сложения, который быстро оправился от сделанного не в полную силу бокового удара и приготовился к новой атаке. Втроем они швырнули его на землю и, развеселившись, стали по очереди рубить жертву своими мечами.
Краешком глаза Давид заметил, что один из последних тамплиеров, которые были еще в состоянии обороняться против внезапной атаки приоров, начал его преследовать. Но внезапно из его груди вылезло окровавленное острие Аресова меча, и Гунн насмешливо потребовал от племянника, чтобы тот ненадолго остался с ним, где все вокруг так красиво и интересно.
Его дядя, казалось, в полной мере наслаждался бурными схватками, в то время как Давид по возможности старался не приближаться к павшим и не вглядываться в подробности окружающего кошмара. Это была его первая битва, и часть его личности, уже сочтенная им почти навсегда потерянной, вернулась при виде ужасов кровавого сражения, но это была лишь та часть, которая не имела никакого представления о действительной жизни и ничего не желала о ней знать. Другая, более мощная его часть приняла силу как средство для достижения цели: сила должна была служить орудием возмездия и справедливости. Давид последовал за Робертом фон Метцем и Камалем в замковую капеллу[18], которая, казалось, ожидала его за узким коридором, куда можно было войти через боковой вход. Здесь и сейчас Давид хотел увидеть, как прольется кровь, много крови. Кровь магистра тамплиеров.
Глазам Давида потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к неяркому, желтоватому мерцанию свечей, – секунд, в течение которых враг легко мог подобраться к нему сзади и обезглавить его, так как перед ним, кроме алтаря и нескольких литых подсвечников, было абсолютно пустое пространство, а справа и слева тянулись отделенные мощными колоннадами продольные нефы. В их густой черноте молено было скрыть всех и каждого. Но счастье – в данном случае то обстоятельство, что тамплиеры оказались достаточно глупы, выбежав во двор на свою погибель, – было на стороне Давида: ничего не случилось, пока он растерянно стоял посреди капеллы и в отчаянии пытался обнаружить в темноте боковых интерьеров источник отражающихся от стен криков и шагов.
Наконец раздался безобразный хриплый звук. Звон и дребезжание оружия стихли. Тихие шаги придали внезапно наступившей, пугающей тишине угрожающий ритм. Давид с бешено бьющимся сердцем привстал на каблуках и повернулся кругом, твердо рассчитывая, что фон Метц, ввиду своей проклятой трусости, нападет на него сзади. И тут он его увидел.
С притворно печальным взглядом тамплиер появился из тени позади каменного алтаря и оглядел его, растянув губы в улыбке, причем эта улыбка оскорбительным образом производила впечатление дружеской и знакомой. В правой руке тамплиер держал меч, на котором запеклась кровь Камаля; меч, который прямо или косвенно лишил жизни его отца, Квентина и Стеллу; стальной клинок, которым фон Метц хотел также прервать жизнь Давида.
Но Давид этого не допустит. Он принесет матери меч магистра тамплиеров. И если рука мертвого фон Метца будет по-прежнему крепко сжимать оружие, он отсечет эту руку от тела, в то время как душа бастарда будет уже коптиться в аду!
– Здравствуй, Давид!
Этот негодяй дошел до такой дерзости, что осмеливается называть его по имени и приветствовать, как будто это само собой разумеется, в то время когда оба они знают, что сейчас станут друг против друга с обнаженными мечами и только один из них покинет капеллу живым. Проклятье, он еще смеет лицемерить, изображая притворную радость встречи! Да это не человек, это изверг рода человеческого!
Давид все еще не понимал, как чувствует себя человек, убивая другого человека, но он был уверен, что скоро узнает, каково это – убить чудовище!
Он издал боевой клич и набросился на убийцу своей подруги. Их мечи с треском ударялись один о другой. Эхо понесло звук начавшейся борьбы, которая должна была все решить, по лабиринтам, залам и покоям крепости, и заставило каждого, кто еще был жив, не остаться в стороне, но принять мысленное участие в жестокой решительности, в безграничной ненависти, с которой молодой боец набросился на магистра тамплиеров. Подобно берсеркеру, Давид снова и снова обрушивал свое оружие на фон Метца, и снова и снова прекрасный клинок противника останавливал его за несколько сантиметров или миллиметров до того, как он разрубит его на две половины.
Возможно, фон Метцу действительно не удалось произвести благоприятное впечатление во время первой волны атак, когда он вполне мог перейти в наступление. Возможно также, что он применил ту же тактику, посредством которой Арес однажды одолел Давида, внушив ему обманное чувство, что юноша сильнее противника, чтобы затем совершенно неожиданно выйти из оборонительной позиции, когда неопытный молодой человек был уже уверен в своей победе. Давид не попадет в ловушку. Он чувствовал, что не сможет долго выдерживать напряженность и темп атаки. Поэтому он прибег к тому, что представил охватившее его изнеможение прежде, чем его силы взаправду иссякли.
Магистр тамплиеров использовал момент мнимой слабости и перешел в наступление. Давид был к этому готов, он это даже запланировал, однако удар неожиданной силы обрушился на его клинок и вибрирующая боль пронизала его – начиная от рук, крепко сомкнувшихся вокруг рукоятки меча, до самых плеч. Он не думал, что бывают более сильные и ловкие бойцы, чем его дядя, но теперь ему пришлось отказаться от своего мнения. Фон Метц мог не выглядеть богатырем и гунном, но как боец он превосходил Ареса.
Давид с трудом парировал и. второй удар, но третий, который его противник нанес сверху, чтобы раздробить ему пополам череп, – это было уже чересчур. Ему удалось затормозить меч тамплиера за несколько ладоней от головы, но он не стал повторять прежнюю уловку с мнимой усталостью и отбрасывать меч. К тому же фон Метц ловко и незаметно загнал юношу в тупик, так плотно притиснув его спиной к алтарю, что он почувствовал холодную каменную плиту стола на высоте поясницы.
«Я проиграл», – с отчаянием пронеслось у него в голове, в то время как фон Метц безжалостно усиливал нажим своего клинка и таким образом сантиметр за сантиметром, склоняясь над ним верхней частью корпуса, опускал его на алтарь. Давид сделал все, что мог, но он проиграл. Где, черт побери, Арес, Шариф, Симон и остальные? Шум битвы снаружи давно стих. Если, кроме этого чудовища, еще были оставшиеся в живых тамплиеры, куда они исчезли? Неужели блуждают поодиночке по коридорам и залам крепости? Проклятье! Почему ему никто не помог?!
Давид почувствовал, как холодный камень коснулся его лопаток. Справа и слева мерцали белые свечи в серебряных подсвечниках. Язычки их пламени нервно танцевали на кровавом клинке и на восьмиклинном кресте в золотой рукояти тамплиерского меча. В одно мгновение Давид снова стал новорожденным в белом крестильном платьице, которого вырвали из рук матери, чтобы заколоть на алтаре. Большими глазами он смотрел в лицо мужчины, пришедшего его убить. Но отсутствовали некоторые детали. Что-то не согласовывалось с его воспоминанием об этом сне, о котором Лукреция говорила, что оно представляет собой путешествие в прошлое. Что-то было неправильно…
Скалящий зубы боевой пес, который сломал Франку челюсть, выл и рвался с цепи. У Давида не было времени для деталей и длинного раздумья. Ярость раздувала огонь ненависти к убийце, лишившему его любимой подруги, и дала силы одним-единственным, хорошо направленным толчком оттолкнуть от себя магистра так, что тот, тяжело дыша, сделал несколько вынужденных неверных шагов по капелле в обратном направлении, прежде чем вновь обрел равновесие и выровнял дыхание. Этого оказалось достаточно, чтобы Давид снова выпрямился и бросился на тамплиера. Ему удалось полоснуть противника по лицу, но в этот раз тамплиер не потратил ни одной лишней секунды на оборону, сразу же атаковал целым залпом ударов, защита от которых привела к тому, что у юноши теперь болели не только руки, но также спина и далее зубы. Однако все эти мучения лишь подстрекали его к еще более ожесточенной обороне и к еще более энергичным ответным ударам.