Выбрать главу

КРОВЬ ТАВРИДЫ

                                                                    1 Ночь  набросила шелковое покрывало иссиня-черного, бескрайнего неба, искусно расшитое мириадами бесстрастно сверкающих звезд. Легкий ветерок с Русского моря приятно холодил сопревшее под доспехами тело. В самый раз бы, сбросить броню и кольчугу, стянуть промокший от пота подлатник, и окунуться с головой в теплые волны. От разогретой за день земли поднималось зыбкое марево, превращая окрестности в колышущуюся игру темных полутонов. Князь тмутороканский Роман застыл на стене, превратившись в жуткую, сгорбленную горгулью. Внизу угрюмо мигает россыпью багровых огоньков, вражеский стан. Половцы обложили Корчев, последний русский город на землях древней Тавриды. Враг подступил утром, тринадцатого числа, первого летнего месяца червня, с легкостью смяв передовые заслоны. Уцелевшие дозорные принесли горькие вести. Идут басурмане в силе великой. Половецкое войско, с обозами, растянулось на многие версты. В город, под защиту дружины и стен, побежали крестьяне. На горизонте поднялась туча пыли, закрывая солнце и небо, потянулся дым разоренных селений, а следом, из пылающей жаром степи, выплыли конные орды. Сбылись древние пророчества о невиданном нашествии язычников, на погибель всех христиан. Расплата за грехи наши. Темная, всепожирающая масса приблизилась к Корчеву. Роман вцепился в еще теплые булыжники крепостной кладки. Камни выдержат, а вот люди... У половцев шестьдесят тысяч всадников: низкорослых, скуластых, смуглых, не знающих пощады воинов, садящихся в седло до того как начинают ходить. Кровожадные боги дали им единственное предназначение - грабить и убивать. Кочевники не строят городов, не сеют хлеба, с ними невозможно договориться. Легче приказать Днепру повернуться вспять. У Романа под началом жалкие крохи, остатки некогда могучей рати самого южного, русского княжества, прославленной в походах на Сурож, Корсунь, Ираклион и Константинополь. Три тысячи ратников, конная дружина в две сотни мечей, десять тысяч городского ополчения, десяток малых камнеметов, да пара великих. На городских надежды не много: гончары, ювелиры, купчишки, посадская голытьба, рогатины в руках не держали, сейчас хорохоряться, а побегут едва половец полезет на стены.  Штурма ждать осталось не долго, пусть воеводы уверяют в обратном. Половцы заполнили равнину, суетятся по муравьиному, раскинули лагерь из тысяч крытых вонючими шкурами кибиток, выстроили телеги в круг на случай вылазки гарнизона. День и ночь стучат деревянные молотки, собирая тараны, лестницы и штурмовые щиты. Дожили, поганые берут города. Раньше волости грабили, жгли, угоняли народец в полон и растворялись в степи, что бы возвращаться снова и снова, собирая обильную, кровавую жатву. Теперь все поменялось. Почему? Кто научил кочевников искусству осады? Нет ответа. Остается точить мечи и всматриваться в густую, опасную темноту. Послышались шаги. Князь повернулся и в дергающемся свете факела увидел воеводу Фому и посадника Никиту. Ага, явились обормоты, весь день в городе пропадали, крепя оборону. Фома старый совсем, ратники шуткуют будто он с Ольгой еще на древлян хаживал, толст воевода, того и гляди кольчуга лопнет на чреве объемном, осыплется тьмой железных колечек. Бородища седая, торчит вызывающе, левую щеку рассекает старый шрам, след лихой половецкой сабли. Стар воевода, опытен, сила в руках осталась, на коня не садится уже, а палицей даст, так голова в тело уходит. Посадник Никита склада иного, из купцов, дела городские строго блюдет. Ростом высок, белокур, лицом смазлив, девки сохнут, по случаю осады сменил дорогой, шитый златом кафтан на броню и меч нацепил, красуется живоглот. Улыбочка приятная, всегда готов услужить, речи сладкие. Ворует конечно посадник, но в меру, на кол бы посадить, да второго такого не сыщешь. - Отдыхаешь княже? - глаза у посадника как у черта, хитрющие. -  А мы то в делах аки пчелы. - Ты то пчела? - покривился Роман. - Трутень бескрылый. - Вот она, благодарность княжеская, - оскорбился Никита. - Две ночи не сплю, сапоги сносил за серебро купленные, потом сносил те что за золото куплены, возмещения ущерба не требую, кручусь-верчусь отдыха не знаю, и трутнем прозвали. Спасибо Роман Ингоревич, - посадник дурашливо поклонился. - Это вон Фоме хорошо, меду с утра выпил бочонок и спать завалился на псарне. Его будят, грят поганые к городу подступили, а он мычит да собаку обнимает, думает бабенка с ним рядом пригрелась. - Чего мелешь антихрист? - насупился воевода. - Чичас в рыло суну, будешь без зубов зубоскалить. - Защити княже, - посадник нырнул за спину. - На милость твою уповаю, спаси от разбойника и пьяницы Фомы, воеводой искусно прикидывающимся. - Уймись Никитка, - князь погрозил пальцем, а сам расплылся в довольной улыбке. Подтрунивает посадник над воеводой, второй десяток лет городом рука об руку правят, нет у Романа людей верней и надежней. - Ну как Фома, сдюжим? - А куда денемся? - развел руками Фома. - Люди духом крепки, от басурман пощады ждать нечего, отступать некуда, у каждого семьи в городе, - воевода осекся. - Прости княже. Застарелая боль острым ножом кольнула сердце Романа Игоревича. Два лета назад половцы подошли к столице княжества, торговой, шумной, многоязыкой Тмуторокани. Воспользовались тем, что князь с войском ушел в поход на греческую Корсунь. Верно рассчитали поганые. Беззащитный город взяли с ходу. Старший сын, шестнадцатилетний Всеволод, погиб в сече, под разбитой таранами надвратной башней, супруга, княгиня Анна, с малолетними Владимиром и Ириной, сгорели в страшном пожаре. Князь спешно вернулся, но успел только к черному, усыпанному костями и вороньем пепелищу. - Ничего Фома, - князь сглотнул вставший в горле ком. Слез больше нет, время лечит, превращая душу в кусок обожженной, спекшейся глины. - А может не торопиться нам княже на битву? - осторожно отвлек от тяжелых воспоминаний Никита. - Головы сложить дело дурацкое. Предложим поганым откуп, поскребем по сусекам, боярство тряхнем, разве откажут, люди чай не дурные. Половец ежели в город войдет разбираться не будет, кто боярин, а кто голь перекатная, всех под нож пустит. - А что дадим?- горько усмехнулся Роман. - Мешок лебеды да связку мышиных хвостов? Казна пуста, народишко обнищал, торговля нарушена, волости разорены. Отдадим последнее, сами с голоду сдохнем, конец един. Да и не за откупом поганые пришли, сам знаешь Никита. - Знаю княже, - горячо подтвердил посадник. - Нам не то главное, вступим в переговоры, выгадаем толику времени, дождемся помощи, пошлем за аланами и касогами. - Не будет помощи, - князь помрачнел. - Аланы без серебра воевать не будут, да и не до нас им сейчас, половцы и у них у ворот. Посылал голубей во Владимир да Киев, ответа не получил. Земля русская раздробилась, всяк на себя одеяло тянет, а мы..., мы оторванный кусок Великой Руси. - Князь то киевский, Олег, должник твой, - насупился Фома. Должник, - согласился про себя князь. - Как началась у Киева распря с Черниговом, отозвался Роман на призывы сродственника, поднялся с ратью по Днепру, помог отстоять Олегу княжеский стол. Минуло с той поры десять лет, вестей из Киева нет. Голуби летят в одну сторону, из десятка гонцов добрался один, и на княжеский порог допущен не был. Забыл Олег долг. Можно ли его за это судить? Как человека запросто, как правителя нет. Между Тавридой и Киевом тысячи верст выжженной солнцем, безводной пустыни, где хозяйничают половецкие шайки, ветер отесывает каменные фигуры, оставленные неизвестным народом, и мороки-кровопийцы охотятся на заблудившихся путников. - Одни мы, - глухо обронил князь. - На себя уповать должно. На себя, на мечи, на стены, на мужиков.  Меж башен многолюдно, несмотря на полночный час. Поднимают пучки стрел, связки сулиц, камни в корзинах, бочки воды и масла, все, что можно швырять и лить, вскипятив, на голову врагу. О чем думают эти люди? Боятся, исполнены покорного безразличия? Сколько из них завтра лягут в скудную, каменистую землю? Сколько предпочтут смерть позорному плену? Нет хуже участи чем быть проданным в рабство, и угодить на галеры или рудники Малой Азии, где раб протягивает от силы пол года и начинает выхаркивать легкие. - Куда лезешь шельмец? - прогудел Фома. На стену вихрем взлетел Ванька Сокол, отрок малой дружины, парень смышленый и шустрый. - К князю я, Фома Юрич, допусти воевода, вести срочные. Фома посторонился. Ванька в полном доспехе, глазенки горят, причастен парень к великому делу, меч придерживает на бегу совсем как витязь бывалый. Из таких, если в первой битве к Господу не отправляются, лучшие воины вырастают. - Говори, - велел князь. - Княже, - отрок поперхнулся глотая воздух. - От греков посол прибыл, жирный боров, сало со щек чуть не капает, важный такой, в шелка как девка беспутная ряженный. Слово у него до тебя. Прикажи в шею гнать. Роман машинально глянул на бухту. Там, второй день, мерно покачиваются на волнах семь византийских дромонов. Издали, словно вымерли корабли, паруса спущены, на палубе ни души, по кой бес прибыли гости незваные, тайна. Теперича и узнаем. - Веди во Вдовью башню, там и приму. Ванька коротко поклонился и загрохотал по выщербленным ступеням. - Неспроста грек приперся, - упредил на ходу Никита. - Лучше с половцем поганым дело иметь. - Поговорим, с нас не убудет, - беспечно отмахнулся Роман, протискиваясь в узкую дверь. Вдовья башня зовет