Со всех сторон понеслись крики. Чего надо этому типу? Зачем он хочет лишить людей развлечения?
Капитан узнал меня, и на лице его отразилось изумление. Для него я всё ещё был нотаблем, достойным жителем Тулузы; судя по его взгляду, мой поступок он приписал безумию.
Впрочем, я действительно вёл себя как одержимый — одержимый Господом. Загадочная сила, пробудившаяся во мне, полностью подчинила меня себе. С неведомой мне прежде интонацией я приказал капитану освободить стоявшую рядом женщину, и в знак того, что теперь она находится под моей защитой, простёр над ней руку. Приказ мой одновременно был адресован и окружившим меня солдатам.
Воодушевивший меня Господь знал: нельзя уповать на солдат, ибо души их заперты на замок. И прежде чем люди в доспехах сообразили, что к чему, я обратился непосредственно к толпе.
Не помню, что я тогда говорил. В сущности, слова значения не имели, и я легко мог нести любую околесицу. Важны были исходившие от меня энергия и сила убеждения. Шагнув вперёд, я схватил за шиворот какого-то ошарашенного моим напором субъекта и принялся страстно увещевать его. Я чувствовал: власть, которой я обладал, была сравнима только с пламенем. Моя речь околдовала слушателей такими словами, как «любовь», «страдание», «Иисус Христос», которые я, словно заклинания, беспрестанно повторял.
Надо сказать, толпа, запрудившая мост, на мой взгляд, состояла из сплошных висельников, среди которых не было ни одного жителя Тулузы. Поглазеть на наказание шлюхи явились подозрительные обитатели предместья Сан-Сюбра, Пре-Монтарди и улицы Аш, где, как известно, проживали в основном публичные женщины, мужчины, существовавшие за счёт этих женщин, а ещё проходимцы с острова Тунис, спившиеся мавры с отвислой посеревшей кожей и чернорожие цыгане с косами почти до пят. И так как для них публичная пытка являлась всего лишь поводом для веселья, я предложил повеселиться, спасая несчастную женщину.
Жизнь наша полна неожиданностей, и никто не может с уверенностью сказать, какой оборот примут события даже через пару минут. Из толпы выскочил какой-то человек и, согнувшись, словно тараном, головой ударил капитана в живот. Солдаты выставили вперёд пики. Толпа, возжаждавшая освободить осуждённую, всколыхнулась и швырнула всех стоявших в первом ряду — в том числе и меня — на эти пики. Сквозь нестройные вопли послышался шум падающего тела, потом тело перевалилось через парапет и с громким всплеском погрузилось в воды Гаронны. Возбуждённая толпа восприняла всплеск как сигнал к наступлению, и вскоре нахлынувшая человеческая волна смыла и разметала солдат и, отступая, увлекла за собой меня и женщину в рубашке, которая, словно утопающий в бурном море, вцепилась в меня, как в свою последнюю надежду. К великому изумлению, я услышал, что она повторяет моё имя: «Мишель!» — с такой радостной интонацией, словно знает меня всю жизнь.
Оглядевшись, я заметил губастого великана с расплющенным носом и узнал в нём Меригона Комбра, владельца знаменитого притона на улице Мулен и самую популярную личность среди тулузского плебса. Размахивая руками, он со знанием дела отдавал приказания, и любому, кто видел его в ту минуту, становилось ясно: мятеж — это его стихия. Недаром он возглавлял шайку убийц Дюранти, а каждый, кто хотел за приемлемую плату подыскать наёмного убийцу, всегда обращался к нему за помощью.
У меня не было времени разбираться со своими чувствами. Чьи-то руки подхватили меня и поставили на дощатый помост, предназначавшийся для дна сетчатой клетки, в которой осуждённую должны были опустить в реку. Эти же руки приподняли цеплявшуюся за меня женщину и поставили её рядом со мной. Рубашка несчастной разорвалась, волосы космами падали на увядающие плечи. Она шёпотом повторяла моё имя, и волнение придавало её голосу поистине влюблённые интонации.
Среди множества звучавших вокруг нас криков явственно преобладали опасные призывы: «Смерть капитану!», «Долой Ла Майнад!», «В воду их!». Скользя взором по повёрнутым в нашу сторону разгорячённым лицам, я услышал:
— Смотри, это же епископ, у него в руке посох! Да нет, это святой!
Сжимая в руке любимую дорожную палку, я стоял рядом с полуобнажённой грешницей и с грустью думал, что сейчас я, пожалуй, больше всего напоминаю глупого короля, возведённого в сан пастыря несчастного обезумевшего стада. Я отчаянно искал взором Торнебю, но его нигде не было.