Внезапно он ощутил на себе чужой недобрый взгляд. Остановился, медленно повернулся к дому. На крыльце, вперившись в него исподлобья, стояла в накинутом поверх полотняной рубахи тулупе девушка лет двадцати, чем-то похожая на хозяйку: те же круглое лицо и острый нос, те же русые волосы – правда, сплетенные в длинную косу. Платок накинут небрежно, только на затылок. Ни «здрасте», ни «помочь чем?», ни познакомиться… Странные тут люди, однако…
Пожалуй, если бы ведун не успел распрячь коней, он бы сейчас и вправду развернулся да поехал искать приют на другой край деревни. Но теперь собираться было лень, и Олег улыбнулся девушке как можно дружелюбнее:
– Красавица, корец не вынесешь доброму гостю? А то пить я не меньше лошадей хочу, да из бочки скотной как-то неприятно.
– Воды токмо дать могу… – буркнула себе под нос девица.
– Да я и воде рад буду… – Улыбка сама собой сползла у Олега с губ. – Могу и сам зачерпнуть, коли в тягость.
– Я принесу… – Девушка ушла в дом и почти сразу вернулась, неся в одной руке деревянное ведро, в другой ковш. Бадью поставила на землю, ковш пустила плавать по воде, сама отступила в сторону: – Пей.
Середин от такого обращения начал злиться, но пока еще держал себя в руках. Всё-таки в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Русь огромна, в разных ее концах разные обычаи. Кто знает, может, и он сейчас по местным меркам нечто неприличное творит. Потому ведун просто зачерпнул из ведра полный корец, поднес к губам… Вода опять оказалась ледяной, колодезной, пробивающей холодом до самых костей. Олега начал бить озноб, и он понял, что всё еще не согрелся после перехода через залитые паводком поля. А без хорошей бани наверняка не сможет отогреться вообще. Между тем дело двигалось к концу дня. Еще немного – и баню топить будет вовсе поздно. До полуночи не успеют – а мыться вместе с нежитью ведуну не улыбалось.
Он кинул ковш обратно в ведро, пошел к повозке, размотал узел чересседельной сумки, нащупал бобровый налатник, вытянул, набросил на плечи. Засунул руку поглубже, выискивая меховые штаны, и тут… Створка ворот приоткрылась, внутрь просочилась хозяйка – а он и не заметил, как она ушла! Следом ступил чернобородый мужик в синем суконном зипуне с топором в руках, за ним еще один, в рубахе с мокрыми рукавами и меховой душегрейке, и тоже с топором. Потом появился рыжебородый и рыжеволосый крепыш со сломанным носом, сжимающий вилы с деревянными, но остро наточенными зубьями. Мужик в лисьей остроконечной шапке с косой. Потом еще, еще, еще…
– Вот те, бабушка, и Юрьев день. – Ведун ощутил меж лопаток неприятный холодок, а потому оставил в покое сумку и перешел к передку телеги, положил ладонь на рукоять сабли. Опоясываться оружием при враждебно настроенной толпе он не рискнул. – Интересно, чью мозоль я отдавил на этот раз?
Между тем толпа мужиков с косами, вилами, топорами увеличилась до трех десятков человек. Чернобородый в зипуне, поигрывая своим плотницким инструментом, нарочит о небрежно поинтересовался:
– Ты из чьих будешь, мил человек?
– Из новгородских земель пришел, – изложил свою обычную легенду Середин. – Вот, езжу по землям русским. Себя хочу показать, на других посмотреть.
– Стало быть, гость ты в наших местах далекий, неведомый, – опять подкинул топор чернобородый. – Никто тебя не знает, никто за имя твое поручиться не может. Как же ты с Новгорода Великого к нам в Чернаву аккурат в половодье забрести исхитрился? Когда ни по дороге залитой, ни по реке ледоходной никакого пути нет? Откель ты взялся, мил человек? С неба свалился али из-под земли вылез?
– Вдоль Олыма по дороге приехал… – Ведун всё никак не мог понять, почему мужики заявились с подручным инструментом, почему никто из них не сбегал за мечом, копьем. Ведь наверняка в каждом дворе оружие есть, как же без него? И время у деревенских имелось, не запыханные они, сломя голову не бежали. – Последние версты во весь опор гнать пришлось. Просто чудом от воды убежал.
– Убежал, сказываешь? А может, она тебя как раз и принесла?
– Я что, бревно, что ли, чтобы меня по воде приносило? – Местные нападать явно не торопились, а потому Середин руку с сабли пока убрал.
– Тогда скажи, мил человек, откуда ты мог приехать по Олыму-то? Вестимо, селений на нем окрест нет ни единого. И не стояло никогда!
– Как это не стояло?! – возмутился Середин. – А Кшень? А Сурава? Я с Суравы как раз и еду. Зима меня там застала, задержался.
– С Суравой ты промахнулся, чужеземец, – засмеялся бородач. – Гости мы там редкие, но бываем. И они нас навещают по-родственному. У меня там свояков двое. У Сбыслава, вон, сестра замужем. Тебе ведомо хоть, кто там за старосту считается?
– Зимой Захар был, – пожал плечами Олег. – А кто ранее, и впрямь не знаю.
– И вправду Захар, – удивился мужик. – Он ведь свояк мой, не сказывал? Промыслом меня кличут.
– Постой… – опустив вилы, подошел ближе рыжий со сломанным носом. – А Людмилы моей ты там не видел? Белян у нее еще в мужьях…
– Видел, – кивнул Середин. – Живет. Красивая. Детей трое, все здоровы пять дней назад были. Одинец с кузней управляется, так что не голодают, кормилец есть.
– Отчего Одинец? – насторожился Сбыслав. – А Белян где?
– Утонул он, – развел руками Олег. – Год назад еще. – Подробнее про свои отношения с Людмилой и о причине смерти ее мужа он распространяться не хотел.
– А в Селезнях ты не бывал? – подступили мужики слева. – Чернава там наша замужем. Одна с таким именем. О прошлом годе трое детей у нее росло.
– Нет больше Селезней. Половцы прошлым летом сожгли. За то мы зимой в отместку их кочевье разорили дочиста. Видите, юрта на возках? Это как раз моя доля в добыче. В Кшене ее продать некому, мы ведь их больше десятка захватили. Вот в Рязань и везу. Да как-то забыл про половодье, прямо во сне меня прихватило.
– Это что! – отозвались слева. – Три года тому наших аж пятеро с лошадьми и дровами на черном холме водой отрезало. Два дня сидели, пока жены лодки догадались пригнать.
– Ужели с Селезней никто не уцелел? – пытались перебить рассказчиков мужики. – Может, ты видел ее? Родинка у нее еще здесь, над бровью…
– А назад ты поедешь, мил человек? – одновременно с ними спрашивал Сбыслав. – Может, гостинец передашь?
Отчуждение пропало, будто и не бывало никогда. Чернавчане обступили гостя, оживленно расспрашивая его про каких-то родственников и знакомцев, что-то рассказывали, вспоминали. Ответить сразу всем ведун не мог – но мужики вели себя так, словно он с каждым разговаривает, и каждого слушает, понимает. Между тем, едва напряжение спало, Олег снова почувствовал озноб и думал сейчас только об одном: о жарко натопленной парилке с широким полком. Нынешняя сумасшедшая спешка даром не прошла – после бессонной-то ночи, да в мокрой одежде, да потом еще несколько часов по колено в воде, и всё на голодный желудок… Тут уже просто горячим сбитнем не обойдешься. Прогреваться надобно на совесть, снаружи и изнутри.
– Извини, зря побеспокоили, Радша. Свой он оказался, с Суравы заявился…
Во двор, прихрамывая, вошел сгорбленный старик с совершенно голой головой – даже бровей и ресниц не росло. Левой рукой он опирался на посох, на верхушке которого болтался небольшой березовый туесок, пальцы правой постукивали камушками, собранными на тонкий ремешок подобно четкам. Облачен он был в толстую шерстяную накидку крупной вязки. Будь она надета на голое тело – ее можно было бы назвать власяницей, но на горле и в рукавах у Радши поблескивал тонкий шелк дорогой исподней рубахи.