Юноша жёстко усмехнулся:
- Я всегда говорил ему, что это расплата за его излишнее благородство проявляемое не вовремя и не к месту. И сейчас, я так же выступал за то, чтобы не оставлять в живых никого из... - Он махнул рукой недоговаривая и прогоняя проснувшуюся в нём злость. - Из тех кто шёл убить его. Но! Он, видите ли, считает, что кое-кто очень дорого уплатил ему за ваши жизни... О, не деньгами, избавьте от пошлостей!.. И потому вот, я сейчас говорю вам: Спасибо что навестили меня, худородного. Возвращайтесь к себе домой. Ульрика вы не встретили, он где-то там на охоте, мотается... Подумайте о жене, дочери, матери и сестре... Да?... И не сжимайте так юноша рукоять своего меча. Вам меня убить не удастся. Другое дело, что ваш отец будет просто вынужден поддержать ваш глупый порыв, пытаясь спасти вас... Не заставляйте Ульрика Шелли брать на душу столь тяжкий грех, как полное пресечение некоего дворянского рода. А он обещал мне это, в случае моей тут гибели. Мне, как вы понимаете, худородному, такое требовать от друга можно...
Валид поднялся, показывая что беседа близится к завершению.
- Итак... думаю мы с вами друг друга поняли. Я не прошу от вас забыть что-либо из случившегося; только помните, что Ульрика вы тут не видели. Вас встречал я, его слуга, оруженосец и телохранитель... - Он усмехнулся. - Мне будет даже приятно иметь столь грозную репутацию! А Ульрику не до вас. Прощайте достойные. Очень рад был знакомству.
- Эй! Валид! - Усток Макдауэл остановил уже уходящего парня, заставив его обернуться. Горькая усмешка, над собой родимым, изменила его обычно прямоватое лицо:
- Валид, а ты не думал, как нам теперь объяснить всем другим семьям, почему мы остались живы, а их родичи нет?
- А почему Ульрик пощадил тебя на ристалище? - вопросом ответил Вал. - Не знаю. Может ему сестра твоя очень нравится... Ну а я, просто помню и чту все его решения.
Он так и ушёл перекинув через плечо разряженный арбалет, насвистывая что-то себе под нос. Словно и не услышал прощального слова Ригора:
- Парень. Мы можем сказать людям всё что угодно... но они всё равно поймут что тут произошло.
***
Ну как тебе Госпожа?
Насладилась?..
Это моя земля!! Я здесь диктую условия!!!
...
... Или я всё придумываю, больной мальчишка? А тебе, Высокой, просто нет до меня никакого дела... Ты далеко-далеко отсюда... прекрасная... недоступная... Божественная... разве могут тебя занимать дела какого-то там обычного парня, мелькнувшего бледным мазком в твоей загадочной жизни? Сотого, среди тысяч твоих подданных...
Я просто сижу в своём маленьком замке и выдумываю себе друзей и врагов, развеивая долгое одиночество... Заполняя себя; подчиняясь некоему общему жизненному течению и пустому томлению.
Что мне ещё остаётся, Высокая?.. Что ты мне оставила?..
Пепел в груди.
Я просто живу...
2
Раскинувшись в кресле, Ульрик держа в одной руке книжку неторопливо читает. Замок Шелли вторя своему хозяину дышит спокойствием и размеренностью. Тяжёлые арчатые своды, камин с потрескивающими жёлтыми искрами поленьями. На полу, у ног Ульрика, на тёплой и густой медвежьей шкуре, сидит подобрав под себя ноги Фласа. Нет, это не злой волей Ульрика, девушка находится в таком положении. Фласа любит такие тихие дни, когда сидя вблизи читающего мужа, она играет со своей маленькой крошкой. Девочкой. Белокурой, часто смешливой, но о-очень своенравной даже в свои малые годы. Девочку зовут Фесталия, в честь её бабушки, матери Ульрика. Феста... И не раз и не два, Ульрик отставив книгу мог наблюдать за их вознёй и в его глазах в такие минуты проявлялась нежность.
Да, самая настоящая нежность. Старший из Шелли, он часто спрашивал сам себя, что в его сердце есть для этих двух женщин, маленькой и большой, ещё кроме нежности?
Есть любовь - к дочке-крошке, он её любит. И Фласу, тоже, любит... по-своему. Любит как не чужого ему человека; как мать его дочери; как ту, которая делит с ним его ложе... Разве этого мало?
Но... Но всё же, он не желая себе признаваться в том, иногда, очень редко, заставлял себя всматриваться в свою душу, и понимал, что нет - нет ни покоя, ни счастья. Они не полны. Всё это лишь придумано. Так же как Фласа не сможет претендовать в его сердце не что-то большее чем пастель и вот такая эпизодическая нежность.
И тем не менее Ульрик так жил, стараясь этаким обручем внешнего красивого покоя, сковать хаос, перекроивший уклад его жизни два года назад. Две женщины, две души, возящиеся на медвежьей шкуре рядом с его креслом, они помогали ему в этом. Рядом с ними, он мог думать, что нет, что не заперли его, не принудили против воли грызть землю и камни в поместье Шелли, как волка железные прутья клетки, сковавшей его свободу... А можно ли так утихомирить томящееся сердце?