Испарина уже густо устлала лицо старика:
- Готов, - прошептал он, видимо зная и полагающееся наказание, и неумолимость его исполнения.
- Впрочем, - продолжила Госпожа. - В виду близкого праздника...
Она сделала паузу, мазнув скучным взглядом по Ульрику, и тот правильно её понял - пересилив себя, встал на второе колено.
- Вот видишь, мой верный друг, - Госпожа холодно улыбнулась барону. - Не забывай больше про воспитание молодёжи... Кстати, кто из моих доблестных ветеранов, только что, как и ты, избежал порки?
Ронрейв только сейчас посмел поднять на нее исполненный верности, благодарный взгляд, но ответил твёрдо:
- Я, и Морис Шелли. Сей отрок, именем Ульрик, его племянник... сын Алексея.
- Вот как? - Теперь Госпожа впервые задержала на юноше взор и в омутах тёмных глаз проглянула лёгкая нотка интереса.
Словно искорки света вспыхивали в затягивающей глубине её зрачков. Под внешним холодом и скукой скрывалась невероятная, гипнотическая выразительность, исходящая лучами флюидов через тёмные очи. И наверно только недавнее упоминание о позорных плетях для Мориса и Ронрейва не дало Ульрику раствориться, потеряться в этих глазах... вверить ей свои тело и душу... стать добровольным рабом.
Ульрик Шелли - не раб!
- Ульрик Шелли, - повторила она, словно пробуя на вкус. Изящные пальчики Госпожи коснулись его подбородка приподнимая лицо и Ульрик почувствовал через Её взор мягкое прикосновение к своему сознанию - мягкое, потому что Её внимание стало вдруг... дружелюбным. И его, действительно, пробовали на вкус. Не глубоко, но пробовали.
- А скажи мне, Ульрик... что ты шептал когда я зашла?
Шептал? Но он же шептал про себя. Разве губы его шевелились?
Повинуясь жесту Её руки, мужчины поднялись.
- Это стихотворение, Госпожа, - ответил парень.
- Прочти.
Пару секунд Ульрик настраивался, отрешаясь:
-
«Когда, небрежная выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок
И вся ты - музыка, и взор твой, полный скуки
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок.
Когда на бледном лбу горят лучом румяным
Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет,
И ты, наполнив зал волнующим дурманом,
Влечёшь глаза мои, как может влечь портрет...»
Он умолк жадно вглядываясь в Её отвлечённый взор. Женщина вслушивалась в глубину строк.
- Дальше! - приказала она.
-
«Я говорю себе: «Она ещё прекрасна,
И странно - так свежа, хоть персик сердца смят,
Хоть башней царственной над ней воздвиглось властно
Всё то, что прожито, чем путь любви богат...»[1]
- Хватит! - оборвала его Госпожа резко. И уже мягче, добавила: - Хватит. Милый юноша, всегда следует знать, чьи стихи ты читаешь. - Она словно бы сердилась. - Но , оставим... Ступай, готовься к балу.
Поклонившись - Ей, затем барону, Ульрик шагнул к дверям, но там голос Госпожи снова задержал его:
- И смени образ, Ульрик. Ты выглядишь очень эффектно - для схватки... Но на балу, я хочу видеть не воинов, а кавалеров.
Мило. Ошеломлённый такой неожиданной встречей Ульрик не помнил как добрался до своих с дядькой комнат, и тут его настиг очередной сюрприз.
В дверь постучали.
- Входи Валид! - позвал Ульрик морщась. Дома Валид просто позвал бы его. Но вместо друга в комнату вошла служанка, несущая перед собой на руках полочкой что-то шелковисто-белое. Мужская сорочка, сложенная квадратом. Следом за ней, как официальный представитель призванный проследить за доставкой, зашла воспитательница Элисы. Уже без доспехов, но всё равно в полумужском костюме, какие носят женщины-телохранители. Она походила на амазонку, только не с южных краёв, а из северных дворцов. Глаза холодные, строгие.
Служанка присев в положенном книксене, одновременно протянула юноше свою ношу:
- Приказано поднести сей дар доблестному сейву.
Ульрик в ответ молча поднял руку указывая пальцем на дверь:
- Вон! - утвердил парень.
Женщина, не ожидавшая такого поворота опешила, и даже церберша, которой Ульрик смотрел в этот момент в глаза, на долю мгновения растерялась, Но затем приказала служанке:
- Молли, подожди за дверью.
Дождавшись когда служанка мышью исчезнет из комнаты, обернулась к парню и он увидел как в результате короткой внутренней схватки, она всё же принудила себя хотя бы на время посчитать его не грубым высокомерным самцом, а человеком достойным почти равного разговора. Так же, передавливая собственное упрямство, она заставила себя склонить голову в положенном приветствии - не в дамском приветствии.