Кто-то за соседним столом сказал: «Если бы у меня был миллион долларов, свободный от налогов, я бы…» Услышав эту фразу, Джулия рассмеялась.
— Что смешного? — спросил я.
— Список его желаний, — сказала она. — Я бы хотела шкаф, набитый платьями от лучших модельеров, и несколько элегантных украшений к ним. Шкаф хорошо бы поставить в действительно красивый дом, а дом построить в таком месте, где я считалась бы важной шишкой…
Льюк улыбнулся.
— Так, поехали от денег к власти, — сказал он.
— Может, и так, — отозвалась она. — Но на самом деле — какая разница?
— За деньги можно что-то купить, — сказал Льюк. — Власть позволяет что-то создать. Если тебе когда-либо предложат выбор между деньгами и властью, бери власть.
Обычная беспечная улыбка Гэйл сменилась выражением необычайной серьезности.
— Я не верю, что власть — это конечная цель, — сказала она. — Власть нужна для того, чтобы чего-то с ее помощью добиться.
Джулия рассмеялась.
— Что это вы прицепились к власти? — спросила она. — По-моему, это просто смешно!
— Да, но лишь до тех пор, пока ты не получишь огромную власть, — сказал Льюк.
— Тогда придется думать в других масштабах, — ответила Джулия.
— Ерунда, — сказала Гэйл. — У каждого есть обязанности, и они — прежде всего.
Льюк взглянул на нее и кивнул.
— Может, не стоит примешивать мораль? — сказала Джулия.
— Нет, стоит, — отозвался Льюк.
— Я не согласна, — сказала она.
Льюк пожал плечами.
— Она права, — вдруг сказала Гэйл. — Для меня долг и мораль — разные вещи.
— Ну, если у тебя есть долг, — сказал Льюк, — что-то, что ты непременно должен сделать, — скажем, дело чести, — этот долг становится твоей моралью.
Джулия посмотрела на Льюка, посмотрела на Гэйл.
— Это значит, что мы говорим об одном и том же? — спросила она.
— Нет, — сказал Льюк. — Я так не думаю.
Гэйл сделала глоток.
— Ты говоришь о личном кодексе чести, который ничего общего не имеет с общепринятой моралью.
— Верно, — сказал Льюк.
— Значит, на самом деле это не мораль. Ты говоришь о долге, и только о нем, — ответила она.
— В этом отношении ты права, — ответил Льюк. — Но мораль от этого никуда не делась, правильно?
— Мораль — достояние цивилизации, — сказала она.
— Нет никакой цивилизации, — ответил Льюк. — Это слово означает искусство жить в городах.
— Ну хорошо. Достояние культуры, — сказала Гэйл.
— Культурные ценности — вещь относительная, — заявил Льюк, улыбаясь. — Мои культурные ценности утверждают, что я прав.
— А откуда они взялись, твои культурные ценности? — спросила Гэйл, внимательно вглядываясь в него.
— Давай оставим этот вопрос риторическим, — предложил он.
— Тогда давай отложим эту тему в сторону, — сказала Гэйл, — и вспомним о долге.
— А куда подевалась власть? — спросила Джулия.
— Ушла в пампасы, — сказал я.
Гэйл вдруг растерялась — как будто этот спор не повторялся в различных формах тысячи раз, как будто разговор действительно сделал неожиданный и новый поворот.
— Если это разные вещи, — сказала она медленно, — то какая из них важнее?
— А они не разные, — сказал Льюк. — Они одинаковые.
— Не думаю, — возразила Джулия. — Но долг обычно четко определяется, — значит, определив свой долг, ты сам устанавливаешь для себя мораль. Нет уж, если придется выбирать одно из двух, я выберу мораль.
— А мне нравятся четкость и определенность, — заявила Гэйл.
Льюк выдул свое пиво и негромко рыгнул.
— К черту все это! — сказал он. — Занятий по философии до вторника не предполагалось. Нынче у нас выходной. Кто платит за следующий круг, Мерль?
Я поставил левый локоть на стол и раскрыл ладонь.
Мы мерились силой, напряжение росло и росло, он сказал сквозь стиснутые зубы:
— Я прав, разве не так?
— Ты прав, — сказал я. За секунду до того, как его рука припечаталась к столу.
Власть. Сила.
Я забрал почту из запертого ящика в холле и отнес ее наверх, в квартиру. Там было два счета, несколько рекламных проспектов и что-то толстое, посланное первым классом и без обратного адреса.