– Да, – сказал он, вставая, – Подъем! У кого груз?
– У меня, – голос Сахно.
– Вперед!
Четыре неясные фигуры во тьме.
Бредущие без дороги – напрямик.
Через этот лес со старыми высокими деревьями.
Ночной лес, пахнущий хвоей.
Костя Кровник рос в местах, где такого понятия, как «лес», не существовало.
Был маленький пыльный город. Горизонт, изломанный терриконами шахт и истыканный трубами заводов.
Один из этих заводов – металлургический – стоял совсем близко, на огромной подковообразной горе.
Летом, по ночам, Костя забирался на крышу своей пятиэтажки и смотрел: в паутине железнодорожных путей, пышущий паром и дымом, завод казался еще одним городом, стоящим совсем рядом. Железным Городом, пустившим свои стальные корни в толщу горы, подножие которой куталось в тумане. Косте казалось, что это мираж. Что сквозь дыру во времени и пространстве он видит город из далекого будущего. Или из прошлого. Или совсем из другого мира, с другой планеты. Костя несколько раз пробирался туда. Представлял себя засекреченным разведчиком, заброшенным сюда из будущего. Или с другой планеты. Стрелял из воображаемой лазерной винтовки в локомотивы, тянувшие за собой огромные чугунные ванны, полные раскаленного жидкого металла. Бродил в ущельях между его громадными цехами, настолько глубоких, что бурые кучи снега лежали там до середины мая. Зажав уши, с восторгом смотрел на то, как циркулярные пилы диаметром с чертово колесо режут, словно масло, рельсы, швеллеры и двутавры. И как от этого снопы искр взлетают под самый потолок. Он ходил в «мартен» и смотрел на не помещающиеся в воображение мартеновские печи, в которых зрел чугун. Видел, как на блюминге черные закопченные клети с немецкими орлами катают своими валками, словно пластилин, прямоугольные «блюмсы», каждый – размером с автобус. Он видел маленькие фигурки людей в струящемся воздухе цехов. Он представлял себе, что они – жители этого огромного города на горе. Странные, закопченные, насквозь прокаленные люди. Они живут почти вечно и мрут только от ржавчины. Ему хотелось заблудиться здесь и стать одним из них. Но всегда нужно было идти домой.
Летом воздух в городе пах графитом, перегоревшими лампочками и газировкой. Когда ночью из огромных ковшей выливали раскаленный шлак – в городе становилось светло как днем. В небе разливалось малиновое зарево, словно где-то за горизонтом взрывалась атомная бомба. Костя видел ядерный взрыв по цветному телевизору. Ему было с чем сравнивать.
Многие мужики в городе ходили с накрашенными глазами – совсем как бабы. Это были шахтеры. Угольная пыль въедалась в их веки и не вымывалась годами. Когда они напивались, то смотрелись жутковато с этими своими пьяными, по-блядски крашенными пустыми гляделками.
За металлургическим заводом, в поселке Северный, жили цыгане.
По слухам, там был копровой цех, где переплавляли старое оружие. Кто-то клялся, что своими глазами видел там танки и целую гору гильз. Ребята из соседнего двора как-то поехали туда на велосипедах большой шумной компанией. Вернулись они вечером на троллейбусе с фингалами и без велосипедов. Больше никто из их района к поселку Северный не приближался.
Однажды Костя выпросил у родителей фотоаппарат и целых три месяца ходил в фотокружок при Дворце пионеров. Там он познакомился с выдержкой, экспозицией, и Вовой. Вова был толстым важным очкариком и жил неподалеку от Северного. Он по большому секрету рассказывал, что у его отца есть ружье. И что ружье это не для охоты.
– А для чиво? – спрашивал шепотом Костя.
Вова рассказывал, что папа боится. Боится за Вову и его сестер Катьку и Людку.
– А чиво боится? – округлив глаза, шептал Костя Кровник.
Вова рассказывал, что цыгане воруют детей. Они прячут детей в подвале, а наутро не найдешь там никого. Ночью приходит Черный Барон – Душекрад Смертеев. Бледный, страшный, в черной рубахе, черных штанах и черных сапогах. А зубы у него как шприцы. Пройдет он сквозь стену – и выпьет всю кровь из ребенка. А потом, насосавшись крови, сидит там, разбухший, до утра, пошевелиться не может. Как услышит петухов – превращается в здоровенного глиста и уползает обратно в стену. А не станут цыгане детей ему таскать, он тогда из них всю их цыганскую кровь выпьет.
После занятий Костя, обмирая сердцем и оглядываясь по сторонам, почти добежал до остановки. В троллейбусе он жался поближе к кондуктору. Та даже начала хмуриться и крепко держала свою кондукторскую сумочку с мелочью обеими руками.
Вечером Костя не выдержал и рассказал все маме.
Мама рассмеялась.