Кровник вскинул вверх правый кулак. Остановились. Навострили уши.
– Послышалось. Вперед!
Пошли дальше.
– Леха Саморядов рассказывал, – говорит Луцик. – У него, у бабушки, рядом с ее деревней была еще одна деревня. Безымянка. И все там в этой деревне всегда не слава богу… После взрыва в Чернобыле у них в той Безымянке все белые козы сдохли. А черные выжили. И главное никто не знает почему. Козы там с тех пор дают черное молоко…
Кровник различает легкую сизую дымку над землей. Туман. Он смотрит на часы. Ночь перевалила за середину.
– Там, в этой Безымянке, жил один пацан и любил одну девчонку. И был он где-то классе в девятом. А она на него не обращала внимания, а потом раз – и умерла. Ее отнесли на кладбище, похоронили, дело забылось. Ну, он пришел на кладбище ночью, вырыл ее, притащил к себе в сарай, отмыл и говорит: «Вот видишь, когда ты была живая, ты смотрела на других мальчиков, а на меня не смотрела. А вот когда умерла, я один смотрю и люблю тебя». И стал с ней жить. Стал с ней жить, и у них родилось трое детей. Она мертвая была, и дети у них были полумертвые. Они стали подрастать, выползать по ночам на улицу и нападать на мелкий скот. Он видит, что уже опасно – не то получается. Он тогда вырыл могилу, положил жену свою, зарубил детей, сверху засыпал землей и понял, что живым надо жить с живыми, а с мертвыми жить нельзя…
Кровник шел, глядя себе под ноги.
– А вы как думаете, товарищ капитан? – спросил Луцик.
– Я??? – он так глянул на Луцика, что тот отшатнулся: показалось, будто капитан даст ему сейчас в морду, – Что думаю я? Я не хочу о них думать. Но когда мне приходится это делать, я вспоминаю своего доблестного командира гвардии подполковника Черного. Я с этим человеком десять лет ходил под пулями в Афгане. Он любого из нас прикрыл бы своей грудью, если потребовалось бы. И каждый из нас сделал бы для него тоже самое. Он как отец нам родной был. Батя – и все тут… Батяня наш… Так вот, гвардии подполковник Черный говорил: кровосос – он как снеговик. Понимаешь? Снеговиков человек лепит, и с кровососами, считай, та же история. Снеговик мог бы жить тыщу лет, но он гибнет от солнца. С кровососами сами видели, что на солнце творится. Так, что… Что бы они там о себе ни думали, для меня они – просто охеренно борзые снеговики, понятно?
Кровник нахмурился.
– Стой! – скомандовал он.
Остановились. Прислушались.
– Не сопи! – бросил Кровник раздраженно.
Сахно перестал дышать.
Кровник поднял палец вверх и погрозил небу:
– Вертушки!
У Луцика задрожали ноздри. Он зажмурился.
– Точно! – прошептал, распахнув глаза после продолжительной паузы. – Две!
Рокот. Едва различимый. Где-то на грани слышимости.
– Нас ищут! – это Сахно. Блестит расширившимися зрачками.
– Вряд ли, – Кровник покачал головой, – Хотя…
Рокот стал чуть громче. Потом начал удаляться.
– Так… – сказал Кровник. – Как я и думал, они не тупые. Они знают, что кроме как к железной дороге нам идти некуда. Они будут нас там ждать. Я бы на их месте нас там ждал…
Кровник смотрит на Луцика, на Сахно, на кейс в своей руке.
– Еще час идем вместе, потом выпускаем вперед дозорного, – говорит Кровник, – Бегом, марш!
Несколько секунд их темные фигуры мелькают среди стволов.
Потом исчезают и они.
Когда Косте было четырнадцать – вышел фильм «Вий». Знакомый пацан ездил с родителями в Москву и видел его там в кинотеатре. Он рассказывал такие ужасы, что у всех волосы шевелились. Как-то весной «Вий» на неделю привезли и в их город. Осип и Костя, сбежав с физкультуры, поехали на троллейбусе в центр города, к новому кинотеатру «Мир». Они упросили какого-то алкаша купить им два билета на вечерний сеанс.
Родители не пустили Костю в кино посреди недели. Они пообещали сводить его на «Вий» в субботу. Костя неохотно согласился.
Осип прибежал к нему за сорок минут до сеанса, уже в сумерках. Позвонил в дверь.
– Давай билет! – громким шепотом потребовал он, стоя на пороге.
Костя достал с полки «Шерлока Холмса». Билет лежал между сотой и сто первой страницами.
Осип пошел в кино с каким-то знакомым. Костя лежал, смотрел в потолок и завидовал. В час ночи он уснул и продолжал завидовать Осипу даже во сне.