Здесь было месиво.
Лупили в упор из «калашей» друг в друга. Били кулаками. Рвали зубами.
Зубы. Эти зубы.
Его передергивает: столько лет, а никак не привыкнешь.
Груда тел.
Оборонявшиеся и нападавшие.
Люди и Нелюди.
Теперь их можно рассмотреть поближе.
Кровник видит, как неосознанно скалятся его бойцы. Сжимают свое оружие так, что побелела кожа под ногтями. Да. Он их понимает. Не каждый день…
День? Днем их не увидишь. Прячутся.
Нелюди.
Какое-то из их спецподразделений.
Черные легкие «броники», черная форма без опознавательных знаков, черные перчатки, черные маски на головах. У некоторых на глазах мощные светофильтры. Одежда их и на одежду-то не похожа в привычном понимании – все какое-то бесшовное, натянутое как чулок. Говорят, в этом они могут минут пять-десять бегать в предрассветной мгле пока солнце не появится над горизонтом…
Ни клочка кожи не видно, все спрятано. Только зубы наружу.
Не зубы – зубья.
Оскаленные в предсмертных гримасах рты.
Не рты – пасти.
Кровник медленно идет, перешагивая через трупы.
Их было раз в пять больше. Устлали своими черными телами весь этот хорошо простреливаемый коридор. Смяли охрану.
Разозлились, видать, по-настоящему: в ярости набросились на оставшихся в живых.
Вырывали кадыки. Откусывали носы и уши. Рвали людей на части.
Сволочи. Нелюди. Злобные взбесившиеся твари.
Кровник до конца не был уверен, что эти упыри вообще способны злиться или беситься. Они просто находятся в этом состоянии круглосуточно. Во всяком случае, он лично никогда не встречал невзбесившегося кровососа.
Кровник внимательно осматривается по сторонам.
Так… Всех перебили… Стали лютовать… Потом, судя по всему, забрали то, за чем приходили, и ушли.
Он смотрит на часы: пора и нам.
– Товарищ капитан! – откуда-то.
Сахно светит фонарем на голос. Из-за дальней колонны появляется один из новеньких, рядовой Рыбалко. Рыба.
– Товарищ капитан, посмотрите тут… – говорит Рыба.
Кровник и Сахно быстро идут к нему.
Еще одна круглая дверь в метр толщиной. Похоже, дверей с другими пропорциями здесь просто не предусмотрено. Единственное ее отличие от предыдущих – отполированная до зеркальной внутренняя поверхность.
И помещение за ней, за этой дверью, тоже зеркальное.
Пол, стены, потолок – все отражает свет их фонарей, многократно дублируясь и усиливая эффект. Они словно внутри капсулы. Внутри колбы термоса.
Здесь по-настоящему светло. Здесь все можно рассмотреть в деталях.
Пожилой мужчина в белом халате, лежащий навзничь. Левая половина лица его словно покрыта розовой гладкой резиной. Голая безволосая половина розового черепа. Вместо левого уха – съежившийся кусочек плоти. Кровник знает, что человек получил сильный ожог. Что он потерял левый глаз. Не сегодня. Двадцать лет назад. Кровник даже знает, как его зовут.
Смерть оставила на его лице странное выражение: он выглядит очень сосредоточенным. Его правая кисть расцарапана и вывернута под неестественным углом. Кровник качает головой – ломали пальцы.
Переводит взгляд вправо.
Вот эта сволочь ломала.
Единственный упырь в штатском. Горчичного цвета мешковатый костюм. Белая сорочка. Один коричневый ботинок слетел. Белый носок. Мраморный лоб без единой морщины, ровный нос. Глаза – черные провалы.
Лежит так, словно поскользнулся, ударился затылком и передумал вставать. Теперь рассматривает себя, дохлого, в зеркальном потолке, открыв рот от восторга. Покрывшаяся коркой темная лужа под его головой – вместо подушки.
Кейс. Черный, чуть больше стандартного «дипломата». Пристегнут наручниками к его правому запястью.
Кровник видит, что белоснежная манжета упыря в ржавых пятнах. Он знает, что это не ржавчина. Это тонкие нити человеческой кожи и плоти. Содрал блестящий шипастый браслет с человеческой руки и защелкнул на своей.
– Оно? – шепотом спрашивает Сахно.
– Оно. – говорит Кровник.
Вчера выдвигались на полигон: пристреливали новую оптику, работали на полосе препятствий, отрабатывали вход в «адрес». Вернулись под вечер, ближе к ужину. Почистили и сдали оружие. Отпустил всех отдыхать, а сам потопал в штаб: наутро комбриг планировал кросс в полной снаряге.
За казармой поймал прапорщика с сигаретой. Сунул ему «в душу» пудовым кулаком. Забрал пачку, швырнул на землю и припечатал каблуком. Прапор закашлялся, держась за грудь. Аж присел от боли.
– Какого хера! – недовольно просипел он.