Разумеется, мы с Зедрой сразу прошли вперед, не обращая внимания на сердитые взгляды и топот ног, пока пробирались сквозь толпу. Любимый поэт Зедра, закутанный в зеленый шелк так, что напоминал покрытую травой свинью, засиял от восторга.
– Луна взошла, – сказал он и повернулся ко мне, – а вместе с ней и солнце.
– Ох! – Зедра захлопала и бросила серебряную монету в стоящую у его помоста шкатулку. Монета упала с приятным звоном. – Надеюсь, это была лишь проба.
Я оглянулась. Слишком многие глазели на нас: либо раздраженные тем, что мы пробрались вперед, либо с любопытством изучая прибывших из дворца девушек. Смутившись, я накинула на лицо вуаль и снова повернулась к поэту.
Тот нахмурился:
– Солнце только что погасло, оставив нас страдать! О владычица небес, не лишай нас света!
Умно. Я неохотно откинула вуаль.
Зедра фыркнула и покачала головой:
– Я заплатила, чтобы ты вознес хвалу мне. Луне тоже требуется обожание. – Она лукаво улыбнулась.
– От щек твоих цвета песка исходит сиянье, а глубокие глаза полны огня. Ты дух, что летит под парусами, пронзая туман…
Пока поэт осыпал ее цветистыми словами, я изучала площадь. Перед самыми популярными поэтами выстроились очереди страждущих. Бабар из Зундука – города глубоко в джунглях Кашана – восседал на механическом слоне возле дома наслаждений. Он сочинял воинственные песни для стоявших перед ним гулямов, пашей и хазов. У входа в кофейню безбородый мальчик по имени Джилкиз рифмовал стихи, в основном о волшебных, далеких местах, о которых он узнал от пиратов и моряков, часто посещавших его по ночам. Но самая длинная очередь змеилась к человеку, которого я никогда раньше не видела. Он восседал на медном троне, усыпанном фальшивыми изумрудами и рубинами. Судя по коже цвета земли, он был химьяром. В отличие от окружавших нас гулямов, в большинстве своем тоже химьяров, этот человек был хрупкого телосложения. И он не выкрикивал стихи, как другие поэты, а писал их на пергаменте довольно толстой кистью. Чем он так заинтересовал публику?
Я прервала ванильную чепуху о том, что Зедра – львица на горном пике, и спросила:
– Кто это?
Поэт в зеленом шелке покосился на химьяра:
– А, этот придурок. Он тут всего неделю, и все влюбились в его стихи.
В его голосе было столько яда, что змея сама отравилась бы.
– Что в нем такого особенного?
Поэт фыркнул:
– Бросьте к его ногам серебряную монету, и он выплюнет самые омерзительные, вульгарные оскорбления.
– Оскорбления? Кого же он оскорбит?
– Вас, дорогуша. Того, кто ему платит.
Зедра охнула:
– То есть люди платят ему, чтобы он их оскорблял?
– Именно так! – взревел поэт. – Это отвратительно и должно быть запрещено! Куда катится эта страна?
Я тронула руку Зедры:
– Прости. Я только что вспомнила, что должна кое с кем встретиться на Большом базаре. Ты не возражаешь?
– Конечно нет, – ответила она. – Иди порхай, где хочешь. Я останусь здесь, буду впустую тратить время и деньги.
Нащупав в кармане свиток, я с напряжением выдохнула. Я присоединилась к этому заговору по собственной воле, задолго до появления здесь моего брата, и теперь не могла сдать назад.
В сопровождении четырех гулямов я пешком пересекла мост Святого Йорги в сторону Большого базара. Как же он изменился за те восемь лет, что я прожила в Кандбаджаре! Когда я приехала сюда впервые, базар представлял собой шеренгу заваленных товарами прилавков, от которых провонял весь центр города. Теперь это была полая каменная пирамида с девятью ярусами. Девятью! Ее сконструировали Философы, и по сравнению с ней даже Песчаный дворец казался карликом. В городе было только одно более высокое здание – Башня мудрости.
На первом ярусе Большого базара, на деревянных прилавках, похожих на лабиринт, разложили свои товары торговцы тканями, овчиной и кожей. Там почти негде было развернуться, но все расступались перед гулямами, пропуская меня. Переехав сюда, я редко носила одежду из таких простых материалов, поэтому смотрела только вперед, пока мы поднимались по лестнице на следующий уровень.
Фрукты. Когда мы проходили по чуть менее людному ярусу, продавцы опускали взгляды, протягивая руки с роскошными спелыми фруктами, которые они приберегли для дворца. Прежде чем передать мне угощение, гулям отрезал кусочек ножом с золотой рукоятью и пробовал на вкус. Вскоре в мои руки перекочевали терпкий виноград, пряные финики и сладкие апельсины.
Я жадно проглотила финик. Его острый вкус танцевал на языке и обжигал горло – настоящий, кашанский. Учитывая, что я едва влезала в расшитый жемчугом кафтан, который подарил мне в прошлом году Великий визирь Баркам, я отказалась от других яств.