Зеркало без амальгамы треснуло, как будто в него ударила молния.
– Везде, где я бываю, – сказала она очень тихо, – я сею разрушения. Я проклята.
Когда над городом стала заниматься заря, она приказала:
– Моей горничной нет. Лакедем, скорее подай мне драгоценности и платье.
Они поднялись в ее башню. Трясущимися руками он открыл платяные шкафы и вывалил на кровать гору вышитых гранатом накидок, мантий, украшенных кориндоном и хризопразом; он открыл ларчики и шкатулки и высыпал из них солнечные и марсианские драгоценные камни, бриллианты, топазы и рубины. Впервые за свою бесконечно долгую жизнь Агасверус прислуживал, стоя на коленях, неумолимой девушке-демону.
Она обращалась с ним, как с рабом, как с какой-нибудь вещью. Когда выходила из бассейна и на ее розовой коже блестели капельки воды, приказывала завязывать свои котурны и смазывать волосы благовониями или эфирными маслами. Она выбрала себе гладкую золотистую тунику, и ему пришлось застегивать ее. На висках Сафаруса выступили капельки пота, он попятился назад, застонав:
– Я горю!
– Нет, – сказала она с горечью, – ты единственное существо на этой планете, которое я могла бы презирать и ненавидеть. Я люблю все на Анти-Земле, понимаешь? То есть я готова все истребить. Я люблю взрослых и лежащих в колыбели детей, подснежники под снегом и оливковые деревья, живительную воду и красную глину. Я люблю старых прядильщиц: солнце ласкает их седые волосы. Я люблю любящих друг друга людей, когда в них еще горит огонек. Я люблю львов и борзых; меня сводит с ума ящерица, что прячется в трещине скалы. А тебя я ненавижу. Поэтому ты умрешь от холода.
Украсив голову усыпанной рубинами повязкой и повесив на шею длинные ожерелья из карбункула, она с ног до головы завернулась в большой черный плащ с золотыми украшениями. Видны были лишь ее глаза. Тело пряталось под тяжелыми складками парчи.
– Меня еще можно узнать? – спросила она. – У меня есть какая-нибудь черта, которая позволяет принять меня за человека?
– Нет… нет… – бормотал Агасверус. А затем с отчаянием в голосе воскликнул:
– Как, вы хотите уйти отсюда?! Сегодня начинаются рыцарские турниры!
– Знаю, – сказала она. – Жильбер желает, чтобы я присутствовала на них… Жильбер!
Она закрыла глаза.
– Я хорошо представляю себе, что он бессилен что-либо изменить: наши судьбы связаны. Сегодня с нами должно случиться нечто ужасное.
Турнир
Над Иерушалаимом стоял звон всех колоколов.
Толпы людей с рассвета заполняли галереи, которые умельцы-мастера воздвигли напротив мечети Эль-Акса. Должностные лица носили шубы из куниц и горностаев (настоящая каторга в этом климате!), богатые горожане были одеты в длинные платья из серебристой ткани, их шлейф тянулся за ними на двенадцать локтей.
Праздники открылись мессой, которую вел на Масленичной горе его светлость епископ де Фамагуст. Затем на арены потянулся поток рыцарей. Слуги несли гербы древних и славных родов Феранции.
Люди теснились: они хотели посмотреть на принцев и легатов, словно тут собралось созвездие звезд; можно было встретить представителей всей Меропы и доброй половины Сарацинии. Послы северных стран обливалась потом под своими бесценными шубами из голубых соболей, другие, словно иконы, сверкали сапфирами. Рядом проходили надменные солдаты Германской империи, одетые в свои пурпурные, символизирующие непоколебимость, одеяния. За ними следовала великолепная процессия: эмиры в необычных чалмах и женских платьях гарцевали на арабских жеребцах. Потом установилась тишина: все смотрели, как на чистокровном арабском скакуне, стоившем целого королевства, проезжал, неподвижно застыв в седле, украшенный золотом и рубинами атабек с той стороны реки Иордан.
Бурными приветствиями люди встретили появление Ги де Лузиньяна, который никогда еще не пользовался такой популярностью в народе. Так как ему не надо было сражаться на ристалище, он сидел на белом жеребце, одетый в усыпанную жемчугом долматику.
За ним следовали благородные дамы. Приподнявшись на локте, с вялым видом лежала на своих носилках королева Наполи, ее смазанные благовониями черные волосы опускались до земли.
Принцесса Анаки, которую прозвали «дамой-рыцарем» за то, что она сражалась с Тервагантом во главе своих отрядов, скрывала под маской свое изможденное лицо. Рядом с ней шел монах и читал ей стихи на латыни. Затем следовали принцессы – дочери короля, «украшенные перьями, словно иноходцы», как выразился какой-то зевака, в баснословно дорогих одеждах из парчи; пожилых и некрасивых принцесс было больше, все носили украшенные бриллиантами головные уборы, под тяжестью которых наклоняли головы; привлекательность их достигалась наличием квадратных декольте на платьях и способностью показывать груди. За ними тащили на привязи ручных рысей и леопардов, как в торжественных церемониях язычников.
В своих белых носилках Анна де Лузиньян, королева торжества, казалась больной. Ее восковое лицо мелькало в серебристых занавесках. Рядом на коне ехал король Ги. На дорогу бросали белые лепестки цветов, по земле тянулись гирлянды аронника и крохотных роз нежного бледно-розового цвета, которые в народе называют «букетами невесты». Какая-то горожанка вздохнула за спиной Сафаруса:
– Можно подумать, сейчас будут хоронить девственницу!
Когда все, не без шума, уселись в ложах и на скамьях амфитеатра, трижды протрубили бронзовые трубы.
Руководящий турниром маркиз де Селеси зачитал правила великосветских поединков на ристалищах; праздник устраивался в честь дочери короля, принцессы Анны де Лузиньян. «Слава дамам! Каждый рыцарь будет сражаться за свою веру, славу и свою избранницу».
Рыцари поклялись не применять ни колдовских чар, ни запрещенных ударов. Они не будут носить ни зашитые в камзолы заклинания, ни оружия, вложенного демонами в их ножны: подобное выглядело бы бесчестным и грустным. Наконец, они будут сражаться до крови, а в особом случае – до смерти. Доспехи и конь побежденного переходят к победителю. Можно было вызвать на бой нескольких соперников, ударив копьем по их щитам. Победитель особых поединков избирает свою королеву, и та увенчает венком принца схваток.
Публика знала, что честь быть королевой принадлежит Анне, и аплодировала ей.
На первой галерее оставалась пустой лишь одна ложа, ее малиновые занавески были подняты. Небо над Иерушалаимом походило на купол из раскаленного сапфира. От пестрой толпы к бархатному занавесу поднимался тяжелый запах ладана, пота, благовоний, грязи. Внизу тамплиеры в бронзовых шлемах образовали три ряда. Вся Сарациния прибыла сюда: эмиры в халатах из редких тканей и чалмах с султаном, украшенных жемчугом и атрибутикой – серповидными ножами. Абд-эль-Малек сидел в своей жесткой золотисто-пурпурной кольчуге. Он поднял глаза и, ослепленный, опустил их. На обитом золотом троне он заметил скрывающееся в тускло-золотом одеянии привидение: Саламандра сдержала слово – она пришла на ристалище.
Снова зазвучали трубы, и по знаку короля Анна махнула своим кружевным шарфом.
Праздник открыл при одобрительном шепоте толпы Адальбер из Неустрии, шурин императора Священной Римской империи, у которого на гербе на фоне разинутых пастей диких животных был изображен медведь с голубыми лапами, окантованными серебром. Кованые доспехи старой работы почти не имели веса для гиганта; на его шлеме развивались павлиньи перья, его боевой конь был под стать ему самому – такой же сильный и большой.
Адальбер приветствовал дам и с вызовом посмотрел вокруг: он скручивал руками железные копья и вырывал с корнем молодые елочки. Его геральды трижды прокричали: «Смелость, о рыцари! И щедрость!».
Золото посыпалось из кошельков. Вульф, рыцарь Храма, принял вызов в честь своей святой религии, в ответ ему неохотно зааплодировали.
Это был великосветский, галантный поединок. Копья ударились друг о друга, и Адальбер выбил из седла рыцаря-монаха. Затем он разделался с владельцем замка Тортоз и погнал кругом по арене какого-то византийского рыцаря, запутавшегося в своих одеждах. В толпе послышался гул одобрения. Гордая Бертильда приподнимала на длинной шее, на которой висело ожерелье из бирюзы, новый парик с рыжими, как у германцев, волосами. Однако сидящая на скамейке амфитеатра миниатюрная бедуинка с голубой звездой, вытатуированной на лбу, смеялась: Адальбер был в ее объятиях, и лазурь являлась ее цветом.