— Кажется, я слышу кого-то из ваших пациентов, — сказал Бюркхалтер.
Гобсон поднял руку.
— Хит, вам следовало бы дать успокоительное всем Лысоголовым, которые здесь собрались. Вы чувствуете, как растет напряжение?
Они замолчали и стали прислушиваться. Через какое-то время Бюркхалтер стал мысленно различать отдельные колебания, идущие из глубины больницы.
— Больные? — спросил он.
Хит нажал на кнопку.
— Фернальд? Дайте успокоительное… — Он продиктовал рецепт, потом отключил связь и поднялся. — Душевнобольные очень чутко все воспринимают. В конце концов их всех охватит паника. Вы прочли эту мысль в стадии депрессии…
— Он предъявил мысленный образ больного. — Ему следует сделать укол, да и на других буйнопомешанных надо посмотреть.
Но сразу он не ушел.
Гобсон внимательно смотрел в окно.
— Вот идет последний. Все мы теперь здесь. В Секвойе остались лишь параноики и нетелепаты.
Бюркхалтер спросил с тревогой в голосе:
— Вы нашли выход?
— Даже если бы и нашел, я не смог бы вам сказать об этом. Не забывайте, что параноики могут читать ваши мысли.
Очевидно, он имел в виду Барбару Пелл, о которой подумал Бюркхалтер. Та скорее всего пряталась где-нибудь на электростанции. Какое-то неясное чувство стеснило грудь Бюркхалтера, и он поймал на себе пристальный взгляд Гобсона.
— Мы все не являемся добровольцами, — сказал Немой.
— Вас никто не просит в это вмешиваться. Да и меня тоже. Но с момента своего рождения каждый Лысоголовый готов к выполнению опасных задач, готов быть в рядах борцов. Случилось так, что взрыв возмущения произошел здесь.
— Это должно было где-то начаться, рано или поздно.
— Правильно. Но Немым быть тоже нелегко. Мы отрезаны от других. Мы не можем участвовать в ваших встречах. Мы можем свободно общаться лишь с другими Немыми. И мы никогда не можем уйти на покой.
Никогда ни один Немой не признался бы в том, что он носит шлем.
— Я думаю, что ваша мутация произошла намного раньше нашей, — сказал Бюркхалтер.
— Но мы должны платить за то, что имеем. Бомбы в каком-то смысле являются плодами знаний. Если бы в бомбах не использовалась энергия атома, то телепатическая мутация появилась бы в тот момент, когда планета созрела для того, чтобы ее принять… Не знаю, верно ли все это, но тогда мы бы не оказались в столь ужасном положении.
— Вся вина лежит на параноиках, — сказал Бюркхалтер. — И в какой-то степени… на мне.
— На вас? Никогда не поверю.
— Думаю, что это так, Гобсон. Кто ускорил кризис?
— Селфридж…
— Барбара Пелл, — перебил его Бюркхалтер. — Она убила Фреда Селфриджа. А со времени моего прибытия в Секвойю она не переставала меня преследовать.
— Она убила его ради того, чтобы вам досадить? Невероятно.
— Это была часть их общего плана, я думаю, но что-то было сделано и из-за меня. Пока я был консулом, она ничего не могла со мной сделать, но где теперь консульство?
Лицо Гобсона стало серьезным. Один из практикантов, Лысоголовый, принес успокоительное и стаканы… каждый молча выпил лекарство. Потом Гобсон подошел к окну и долго смотрел на факелы, мерцавшие вдалеке. У него перехватило дыхание.
— Они приближаются, — сказал он. — Слушайте.
Крики становились все ближе и ближе, все громче и громче. Бюркхалтер подошел к Гобсону, стоявшему у окна. Целый лес факелов надвигался на них, освещая крыши больницы.
— Они могут войти? — спросил кто-то сдавленным голосом.
— Рано или поздно, — коротко ответил Хит..
— Ну что же делать? — истерично вскрикнул один из практикантов.
— Они рассчитывают на численное преимущество, — сказал Гобсон. — Все их оружие — это кинжалы. Но им не нужно оружие, чтобы сделать то, что они хотят сделать.
Воцарилась мертвая тишина, потом Хит спросил уже более уверенным голосом:
— То что они хотят?
Немой показал на окно.
— Смотрите.
Они столпились у окна, толкая друг друга, чтобы лучше видеть. Передние ряды настолько приблизились к зданию, что можно было различить отдельные факелы и лица, искривленные в слепой ненависти и жажде убийства.
Гобсон заговорил спокойным тоном, словно неизбежная угроза уже миновала.