— Это Лысоголовые из Секвойи, — сказал Гобсон, — и персонал больницы — нетелепаты, и больные. Мы не могли их бросить.
— Но…
— Для нас это был единственный приемлемый выход. Послушайте, Бюркхалтер. Вот уже двадцать лет как мы готовимся, нет, не к этому, а к погрому. В лесу — только Немым известно точное местонахождение — создана целая система сообщающихся между собой пещер. Мы построили целый город. Город без жителей. Коди, он не один, их четверо Коди, использовали этот город как лабораторию и как тайник. Там есть все для гидропонной культуры, в том числе и искусственные солнца. В пещерах не поместятся все Лысоголовые планеты, но населению Секвойи там будет не тесно.
— А нетелепаты? — воскликнул Бюркхалтер.
— Да, и они. Точнее говоря, они будут пленниками и не смогут общаться с антимиром. Они привыкнут к такому образу жизни и когда-нибудь осознают его как необходимость. Если бы мы этого не сделали, их бы следовало убить. Они будут продолжать обычную жизнь в своих семьях, но под землей, в искусственной среде.
— А если их отыщут параноики?
— Нереально. Под землей нет звезд. Параноики могут прочитать их мысли, но не смогут определить, где они находятся. Телепатия им в этом не поможет. Только Немые знают наше точное местонахождение, и никто не сможет прочитать их мысли. Кочевники сами не знают, куда они идут. Во всяком случае они вовсе не заинтересованы в том, чтобы болтать, а Коди проследит за тем, чтобы все было в порядке. Конечно, когда столько людей в этом участвует, нельзя быть совершенно уверенным, что тайна будет сохранена; но я думаю, что мы успешно провели операцию, особенно если учесть, что выход из положения не был заранее подготовлен. — Он замолчал, а потом нескромно прочитал мысли Бюркхалтера. — Что с вами, Бюрк, что вас беспокоит?
— Люди, мне кажется, — признался Бюркхалтер. — Люди, которых не следовало бы отрывать от остального мира. Это несправедливо.
Мысль, пришедшая на ум Гобсону, содержала гораздо больше грубости, чем это вылилось в произнесенные слова.
— Несправедливо? Конечно, несправедливо! А вы видели, Бюрк, как эти линчеватели поднимались к больнице?.. Это было справедливо? И если уж кто и заслужил наказания, то именно они! — Потом он смягчил тон. — Иногда мы с неоправданной снисходительностью относимся к людям, и забываем, что и они должны отвечать за свои поступки. А погром — это такое организованное действие, которое не заслуживает прощения… если многочисленная группа нападает на горсточку беззащитных людей? Они бы нас убили без зазрения совести, если бы только смогли до нас добраться. Им повезло, что мы не такие жестокие, как они. По-моему, мы слишком добры к ним. Ведь в конце концов по их вине мы вынуждены действовать именно таким образом. Конечно, какая-то несправедливость неизбежна, но я думаю, что мы нашли наилучший выход из создавшегося положения.
Некоторое время оба молча смотрели на двигающуюся колонну, потом Гобсон продолжил:
— А, кроме того, существует и вторая часть этой задачи, положительная. Ведь появилась возможность наблюдать за отношениями между людьми в замкнутом пространстве. Мы полагаем, что рано или поздно будет много смешанных браков. Персонал больницы нас поддерживает. И это, может быть, станет отправной точкой в окончательном решении проблемы отношений между обычными людьми и Лысоголовыми.
Будет создана микромодель того, каким должен стать мир, и он стал бы таким, если бы Большой Взрыв не ускорил мутацию. Наше общество — это общество людей под управлением телепатов. В таком экспериментальном сообществе при добровольном контроле со стороны телепатов мы можем безнаказанно совершать ошибки и находить правильное решение. Мы считаем, что даже через несколько лет члены сообщества выскажутся в пользу этого нового типа отношений… У нас нет другого выхода, кроме как искать точки соприкосновения двух рас. Даже если все Лысоголовые не планете покончат жизнь самоубийством, появятся другие. Мы здесь ни при чем, это все результат Большого Взрыва. Мы… подождите-ка.
Гобсон резко поднял голову и в тишине леса услышал голос, который больше никто не мог слышать. Даже Бюркхалтер ничего не уловил. Затем Гобсон взглянул на него и сказал: