— Нет, сеньор, о таком человеке мне ничего не известно, — повторял он, дружелюбно поглядывая на Иманта. — Но я могу сказать, что ни один удар по диктатуре не был напрасным. Прежде мы имели право говорить только «да», теперь мы можем говорить и «нет».
Он спросил, не желает ли Имант побывать на могиле Марии Эстере. Предложение было сделано от чистого сердца, но посещение могилы этой славной женщины ничем не могло помочь Иманту.
— Спасибо, — сказал он, — быть может, в другой раз.
— Да, — согласился староста, — и погода для этого не слишком подходящая, у нас редко идут дожди.
До самой Тутманчапапы автобус упорно взбирался по извивам горной дороги. Таинственный город, о котором почти не сохранилось преданий, произвел неизгладимое впечатление. Стены безо всякого скрепляющего раствора были сложены из гигантских, немыслимой тяжести тесаных камней. Как оказалось возможным сделать такое, по сей день никто не может сказать. Как не может никго сказать, кто это все построил. Тех людей уже нет, остались только плоды их труда.
Среди голых стен печально посвистывал ветер. Высоко-высоко, в блистающей синеве безоблачного неба, на недвижных крыльях выписывал круги горный орел, завороженный волшебством эллипсов своей скользящей тени. На стыках стершихся плит мостовой, не подверженные страстям эпохи, ползали муравьи.
«Ах, если бы такое случалось лишь с построенными городами», — подумал Имант Вэягал.
Полученные газетные вырезки он благополучно привез в Ригу и передал их Скайдрите; они и помогли воскресить деятельность Эдуарда Вэягала на далеком континенте.
Оставалась последняя надежда: продолжить поиски в Москве. Московское местожительство Эдуарда удалось установить по старым спискам читателей Центральной библиотеки.
Переночевав в «Золотом колосе», огромной туристической казарме, Имант ранним утром отправился по добытому адресу. При виде помпезного дома в центре Москвы с нарочито грубой облицовкой из гранита и золочеными излишествами по фасаду, Имант тотчас сообразил, что Эдуард, не мог иметь ничего общего с подобным домом. Но разочарование оказалось преждевременным. По обычаю предвоенного строительства старый трехэтажный каменный дом ломать не стали, а передвинули его на задворки нового роскошного здания. Старый дом не раз перекрашивался, в остальном же сохранил свой первобытный облик. Во дворе тишь и гладь, словно это был не центр большого города, а сонное предместье. В углу двора, в окружении разросшегося кустарника примостилась пестревшая деревянной резьбой беседка, как будто занесенная сюда из Кинешмы или Саратова. Каштан осыпался глянцевито-коричневыми орехами. На обложенных кирпичами клумбах георгины клонили свои уже прихваченные первыми утренниками разноцветные головки. Босоногие мальчишки на траве почему-то затеяли игру в хоккей. Женщина развешивала на веревке белье, старик прогуливал собачонку.
Из расспросов Иманту удалось узнать, что во время войны здание действительно служило общежитием, за подробностями ему посоветовали обратиться к Вере Исидоровне, в ту пору работавшей здесь комендантом или кем-то еще. Старики были любезны, словоохотливы. Прошло совсем немного времени, а он успел уже узнать об их житейских перипетиях и о том, в каком порядке суровые зимы чередуются с мягкими и что за птицы бегают по стволу дерева вниз головой. Иманта охотно провели по этажам, он даже побывал в нескольких квартирах, в подвале, на чердаке и еще в одном крохотном дворике, куда можно было попасть, протиснувшись между глухой стеной дома и блоком металлических гаражей. А вот Веру Исидоровну не удавалось отыскать.
Иманта это нисколько не удивило. Он уже привык к тому, что идти по следу Эдуарда Вэягала занятие не из легких — на каждом шагу подстерегают неудачи.
И все же Вера Исидоровна отыскалась. По рассказам соседей Имант вообразил ее несколько иной. Вера Исидоровна не вписывалась в этот двор, и к ней совсем не шли ни резная беседка, ни обложенная кирпичами клумба. Она была в черном пальто, в шляпке с узкими полями, с хрупким, старомодным зонтиком в руке. Простая, самобытная, по-своему даже элегантная. Если допустить, что одежда и всякие побочные аксессуары способны сохраниться шестьдесят лет, по ней можно было представить себе женщину той поры, когда мадам Кики Шанель являла миру свои первые модели одежды. Вера Исидоровна села на скамейку, очень прямая, с высоко поднятой головой. В лучах солнца, пробивавшихся сквозь поредевшую листву каштана, серебрились седые волосы.