— Ну, старый козел, теперь тебе крышка! — От вина и злобы Индрикис скорчил рожу, совсем как под бритвой брадобрея. — Не забудь, что я здесь власть представляю!
— Да-да, — ответил Паулис, — по этому вопросу мы, вижу, не столкуемся. Ты власть представляешь, я же, Индрикис, беконных свиней представляю. А без свиней никакая власть не удержится. Это я тебе говорю!
— Помяни мое слово — теперь тебе крышка!
Было это мщением Индрикиса или просто случайностью, трудно сказать, но судьба безжалостно преследовала Паулиса.
Он был первым, кого в Зунте по новым административным законам оштрафовали за «распространение» нелояльных анекдотов в публичном месте — на приемном пункте «Беконэкспорт».
— Это мы переживем, — сказал Паулис, крутя в руках квитанцию об уплате штрафа, будто любовное послание, отпечатанное на прекрасной бумаге. — Дороговато, конечно, но я считаю, Нания, два-три анекдота в месяц для очистки совести мы себе можем позволить. Это я тебе говорю!
Под рождество на дальних лугах сгорел сарай, по самую крышу забитый сеном.
— Ничего, — сказал Паулис, — и это переживем. Одним сенным сараем Вэягалов по миру не пустишь. Это я вам говорю!
Ближе к весне, в предутренних сумерках на дороге неподалеку от школы изувечили Виестура, — его без сознания привезли в больницу. Парня задела чья-то взбесившаяся лошадь. Паулис ходил мрачнее тучи, но головы не вешал.
В мае повез в «Беконэкспорт» подводу свиней. И всех пришлось доставить обратно. Представители фирмы извинялись, отговаривались военным положением в Европе, спадом деловой активности. Но были и такие, у кого свиней приняли.
— Ладно, — сказал Паулис, воротившись из неудачной поездки, — думаю, и это как-нибудь переживем. Крыша над головой есть, харчей заготовили прорву. Крестьянин ни перед кем не обязан шапку ломать.
Нания ничего не сказала, только чмокнула Паулиса в щеку. Дойдя до середины двора, обернулась:
— Ну так что, завтра картошку сажаем?
Ничто так не нравилось Нании, как работа в огороде или в поле. На ней широкополая соломенная шляпа, бальное платье из тафты, на ногах башмаки со стоптанными каблуками. Поскольку Нания, вынашивая ребенка, располнела, спереди подол задрался, а сзади провис.
Неожиданно пришла весть — Индрикис с собой покончил. Узелок с его одеждой нашли на берегу озера Буцишу. Вдоль и поперек все озеро баграми ощупали, но тела не обнаружили. Случилось это в июле, в суматохе больших социальных и административных перемен и особого внимания к себе не привлекло. В ту пору ежедневно происходили немыслимые, уму непостижимые вещи. Властетрясение длилось месяц, два десятилетия возводившийся порядок разлетался в клочья, так что пыль стояла столбом.
Останься Марта в Оперном театре, возможно, ее судьба сложилась бы иначе. Однако на следующий день после бала, устроенного в честь окончания курсов, она на конечной остановке трамвая повстречала Хария, тот в свое время тоже постигал парикмахерское искусство у фрау Центнершвер. Харий к тому же был еще и фотографом, агентом по рекламе, декоратором в цирке и спасателем утопающих. Он лично был знаком с Александром Чаком и писал стихи, которые, правда, нигде не печатали. Желая похвастать, Марта сообщила, что она теперь дипломированный мастер-парикмахер. Харий от души ее поздравил и в свою очередь сообщил, что как раз закончил новый цикл стихотворений и был бы рад прочитать их Марте. В тот момент он был без работы, шефу его, видите ли, не нравилось, что он, делая дамам завивку, декламировал свои стихи. А не нравилось в основном потому, что его стихами заинтересовались критики с улицы Альберта{18}.
Когда они встретились в следующий раз, Хария было не узнать. В петлице лацкана костюма, как обычно, красовалась ромашка, но что это был за костюм! Такие продавали только на улице Калькиса у Герка да еще в Жокей-клубе, где любой пустяк стоил бешеных денег. Харий сказал, что он теперь помимо всего прочего заведует всеми парикмахерскими Риги. Не желает ли Марта поступить на работу, жалованье фантастическое — в три раза больше, чем в Опере. И работа солидная — заведовать обучением парикмахеров. Марта для такой должности вполне подходит, молодая, никакой рутины в голове, к тому же с окраины, из Ильгуциемса, из социальных низов.
Звучало это совершенно невероятно. Но и в Оперном театре творились чудеса, маляры становились главными художниками, костюмерши заведовали складами реквизита. Марта согласилась попробовать. Нет, право, происходило нечто невообразимое, старыми мерками ничего не возможно было измерить. Писателей назначали министрами, портовых рабочих начальниками полиции, рабочие брали на себя руководство заводами и фабриками, а простые бухгалтеры восседали в креслах директоров банков. Муж Софии Сафронович, соседки Марты по меблированным комнатам, еще неделю назад работавший обходчиком путей на станции, теперь, совсем как доктор, имел свою печать — «Волдемар Сафронович, ст. Рига-товарная, заместитель начальника».