Марта понятия не имела, что Индрикис этим хотел сказать. Но заметила — на последней фразе он вроде бы совсем сник, и на лице у него все поникло: губы, брови, теперь он вид имел вконец потерянный. Ей сделалось грустно, стало жаль Индрикиса.
Должно быть, и у Марты выражение лица изменилось, потому что Индрикис вдруг решился взять ее за руку.
— Ты не могла бы одолжить немного деньжат? Не доведется встретиться, Леонтина вернет.
Марта поспешила раскрыть кошелек: любое промедление могло быть воспринято как отказ. При всех колебаниях цен и зарплат после перехода на новую валюту в рублях, без особой бережливости у нее водились лишние деньги — настолько хорошо она теперь зарабатывала. Это опять подогрело притушенную гордость, и она ответила с нарочитой небрежностью:
— Пустяки! Отдашь, когда сможешь, о чем тут говорить.
Но кошелек, хотя и пухлый с виду, хранил в себе не бог весть какую сумму. В последнее время многие ощутили, что срочно требуется поменять свои портмоне: новые бумажные рубли занимали куда больше места, чем серебряные латы. Марта предложила безотлагательно зайти к ней на квартиру. Настроение у Индрикиса поднялось, он сделался разговорчивей, пытался даже шутить.
Новая квартира Марты в самом деле оказалась в двух шагах, так что разговор оборвался, толком не начавшись.
Ей самой особенно нравилось, что лестница в парадном устлана алой ковровой дорожкой, а кабина лифта отделана красным полированным деревом. Пока Марта отпирала высокую двустворчатую дверь, Индрикис примолк, насторожился. Войдя в прихожую и оглядевшись, он уже не пытался скрывать удивления.
— И ты здесь живешь?
— Да. Мебель в рассрочку. Утаговское имущество, — пояснила Марта. — Есть такое учреждение, реализуют собственность уехавших в Германию немцев.
— Шикарно, ничего не скажешь.
— А главное — близко к работе.
Взгляд Индрикиса застыл на барельефном портрете: Сталин, раскуривающий трубку.
— А этот откуда тут взялся?
— Из Москвы привезла.
Расслабившиеся мышцы его рыхловатого лица растерянно застыли.
— Выходит, ты большая начальница?
— Не такая уж большая.
В какое-то мгновение Марте показалось, что Индрикис опрометью бросится вон из квартиры, но возбужденный блеск в его глазах померк, в них заиграла тяжеловатая и едкая усмешка.
— Знаешь, что самое невероятное? Хочешь — верь, хочешь — нет, но и maman голосовала за блок трудового народа. А этот блок ей кукиш показал. Магазин национализировали.
Для Марты это было новостью, из Зунте редко доходили известия. На письма не хватало времени.
— Ну да… Ведь Леонтина использовала наемную рабочую силу. Но, должно быть, ее оставят заведующей магазином.
— Как бы не так.
После этого Индрикис направился к двери.
— Куда же ты? А деньги?
Руки он не подал, но деньги взял. Ассигнации были новенькие, строптиво упругие. Не пересчитав, смял в горсти и сунул в карман.
— Ну, спасибо. Будь здорова. Деньги не пахнут.
Это прозвучало как оправдание. Непонятно только, перед собой или перед ней он оправдывался.
Встреча с Индрикисом заставила Марту задуматься — что же все-таки происходит? До сих пор она ни о ком, кроме как о себе, не задумывалась. Ей жилось отлично, все ей удавалось, все прекрасно устроилось. Именно так, как писали в газетах и вещали по радио: раньше не было ничего, а теперь есть все; раньше было плохо, а теперь хорошо; раньше творилась несправедливость, а теперь все по справедливости. Но оказалось, на вещи можно взглянуть и с иной точки зрения. Блага не падали с неба, они возникали в результате перераспределений. Были такие, у кого отнимали, кому следовало потесниться, примириться с отторгнутой частью. За отвлеченным понятием «несправедливость» стояли конкретные люди. И если у Леонтины отнимали, значит, и она принадлежала к тем, кто воплощал в себе вчерашнюю несправедливость. Марте как-то в голову не приходило, что к противостоящей стороне, представляемой теми, кого называли эксплуататорами, буржуями и плутократами, можно причислить и кое-кого из ее близких. Формально она, разумеется, была сирота и к роду Вэягалов не принадлежала. Но если она не принадлежала к Вэягалам, удочерившим ее с первого дня рождения, давшим ей свое имя, воспитавшим ее, то к какому же роду она тогда принадлежала?
Слава богу, Вэягалов нельзя было причислить к крупным землевладельцам. Но и к малоимущим их не отнесешь. Неужто у Леонтины денег было больше, чем у Паулиса? В последние годы Паулис явно жил на широкую ногу. Об Атисе говорить нечего, тот из уважаемой и почетной прослойки трудовой интеллигенции. Вот и получилось, что наихудшим из Вэягалов оказывался Паулис, однако с таким выводом Марта не могла согласиться. Если кого-то из родичей можно было с уверенностью отнести к противоположному стану, так это Индрикиса. Айзсарги защищали старый правопорядок, на этот счет не могло быть сомнений. К тому же к Индрикису Марта всегда питала смутную неприязнь. Ей казалось, он весь какой-то липкий, грязный и, общаясь с ним, можно и самой замараться.