Вил плавно завершил разговор с его величеством и сказал, что антракт уже подходит к концу, и им пора отравляться в свою ложу.
— Вздор! – безапелляционно заявил король, — моя ложа гораздо удобнее расположена, поэтому говорю тебе, Вил, свою королевскую волю: желаю, чтобы вы с госпожой Таками оставались здесь и составили нам с леди Камирэ компанию при просмотре сопливой любовной галиматьи, что разыгрывают перед нами на сцене. У меня хоть появится возможность спокойно выпить с кем-то, да словечком перекинуться. Пускай дамы от души наслаждаются спектаклем, а у нас свои развлечения.
Коррехидор кивнул и уселся на место. Леди Камирэ бросила на гостей высокомерный взгляд, всем своим видом показывая, что никакая компания ей нынешним вечером не нужна.
«Ну и пусть, — подумала Рика, — Кленовая ложа и правда удобнее Дубовой, отсюда сцена видна лучше, да и оркестр подальше. Так что, госпожа королевская невеста, можете смотреть на меня уничижительным взглядом, сколь вам будет угодно, я просто стану наслаждаться музыкой».
Мужчины принялись о чём-то негромко разговаривать, а Рика замерла в предвкушении продолжения истории светловолосого художника по имени Маста и его прекрасной возлюбленной-статуи, с которой они повстречались с стране сновидений.
Об окончании антракта возвестил гонг, и последние, задержавшиеся в буфете зрители, спешили занять свои места под медленно гаснущими огнями люстр.
Спектакль продолжился арией ревности, которую неплохо исполнила артистка, игравшая любовницу Масты. Она носилась по сцене подобно фурии с разметавшимися чёрными волосами, заламывала руки, сетовала, угрожала убить себя и Масту, обещала страшные кары богов, уготованные человеку, осмелившемуся отдать своё сердце холодной деревяшке. Художник же ломал голову, каким образом вдохнуть жизнь в свою статую. Наконец, Маста находит решение: он под полную надежды арию отправляется в горы, в храм богини любви, чтобы там вымолить искру жизни для своей безжизненной возлюбленной.
Сменились декорации, и пройдя двенадцать ритуальных ворот, Маста входит в храм. Там он горячо молит богиню исполнить его желание. Пение Эйдо Финчи достигло небывалых высот, голос его лился в самое сердце, от его жарких слов любви слёзы сами наворачивались на глаза. Богиня снизошла до просьбы художника.
Эффект созданного магией сияния над храмом возвестил о явлении богини, величественная фигура которой возникла в дыму и россыпи золотистых искр. Пела богиню любви статная женщина средних лет в богато расшитом золотыми нитями наряде. Она посоветовала художнику обратиться к волшебникам, которые своим колдовством прекраснейшим образом умеют оживлять предметы, а не беспокоить высшие божества по разным пустякам. Художник, заламывая от отчаяния руки, возразил, что ему не нужна пустая кукла, в которой колдуны взрастили некое подобие жизни, он мечтает о превращении деревянной статуи в настоящего человека.
Богиня задумалась, выдерживая паузу, во время которой смолк оркестр, лишь треньканье э́рху изображало звук священного бамбукового фонтанчика, символизирующего скоротечность времени. Затем она запела, она пела о том, что любое желание, исполняемое божеством, должно быть оплачено, и грозно вопрошала, готов ли Маста заплатить соответствующую цену?
Маста ответил целой арией, в которой клятвенно заверял, что не существует ни на этом, ни на том свете цены, которую он бы не отдал за свою любовь. Богиня расхохоталась и назвала то, чем Масте придётся пожертвовать: она заберёт его зрение. Ведь он – художник, а следовательно, зрение – самое важное для него чувство. Маста ответил, что готов и ни на секунду не пожалеет об этом обмене.
Снова последовали магические эффекты, стройные балерины, изображающие лесных нимф, закружились в немыслимо сложных пируэтах вокруг художника, а когда рассеялся дым и разбежались девушки, Маста на коленях стоял перед богиней, а вместо глаз на его прекрасном лице чернели пустые провалы глазниц. Видимо, жестокосердная богиня забрала зрение вместе с глазами. Потом последовала её ария с запретом приближаться и прикасаться к статуе до первых лучей солнца. Поцелуй восходящего светила вдохнёт жизнь, и бездушный кусок дерева обратится в человека.
Рика с интересом следила за происходящим на сцене, а краем глаза заметила унылое вытянувшееся лицо Вилохэда, которому вместо того, чтобы наслаждаться прекрасной музыкой и виртуозным пением, пришлось развлекать монарха, абсолютно равнодушного к опере. До её слуха долетали лишь отдельные слова, среди которых были «кланы», «субсидии», «префектуры». Отец Вила как-то с удовольствием заметил, что из всех древесно-рождённых только его величество способен часами обсуждать политику и получать от этого удовольствие.