Из бочки первым вышел Фицко, а за ним с факелом в руке Павел Ледерер. В противоположную дверь влетел Вавро с ватагой чахтичан, с которыми одолел стражу и овладел замком.
Как только Фицко увидел прислоненные к бочкам заступы и раскопанную вокруг землю, он бешено заорал:
— Обокрали меня! Обокрали!
Все вокруг недоуменно следили за горбуном, который, схватив один из заступов, отбежал на середину коридора и стал, как одержимый, копать.
Он без устали отбрасывал землю заступом, а когда рыжие лохмы уже стали слипаться на лбу от усилий, он наконец вытащил из ямы ящик и жадно открыл его. Заглянув в ящик, он переполнился такой радостью и счастьем, что, забыв обо всем на свете, заплясал вокруг клада в безумном танце.
— Мой клад! Мой клад! Оказывается, его не украли!
Опьяненный видом золота и драгоценностей, он очнулся лишь тогда, когда из-за бочки на него двинулись грозные фигуры.
— Прими нашу благодарность, Фицко, — смеясь, проговорил граф Няри. — Уж мы тут до одури ищем твой клад. А ты сжалился над нами и сам его и достал. Поднимайте ящик!
— Воры! — зарычал Фицко и кинулся на графа.
Но Андрей Дрозд молнией подскочил к нему:
— Я говорил тебе, Фицко, чтоб ты угомонился, не то прежде, чем мы выйдем на свет Божий, у тебя не останется ни единого зуба в пасти, ни единого целого ребра!
И он ударил его: горбун отлетел к бочке, врезался в нее — аж загудело — и сполз на землю. И все же вид мужчин, поднимавших ящик с его кладом, так взбесил его, что он опять вскочил и принялся выть, словно тысяча рук душила его. Он был готов напасть на людей графа.
Дрозд ни на минуту не спускал с него глаз. Когда Фицко, визжа, исходя желчью, безобразнее спрута с сотней щупалец, набросился на мужчин, уносивших клад, Дрозд остановил его у самой цели своими кулаками.
— Давайте свяжем его! — предложил Имрих Кендерешши. — Это же неугомонный прыгун, а тебе, Андрей, кулаки еще пригодятся!
Во дворе замка, где чахтичане с нетерпением ожидали возвращения смельчаков из подземелья, поднялась буря ликования. Они увидели перед собой вольных братьев, тех, кто дерзнул восстать против господского произвола и заступиться за них, кто сумел положить конец злодеяниям чахтицкой графини. Перед ними стояли, улыбаясь, Андрей Дрозд, Имрих Кендерешши, Ян Калина и Микулаш Лошонский. Люди восторженно и благодарно приветствовали их, и в самом деле: это ведь они изловили Фицко, связали его и так застращали, что он едва осмеливается дышать.
Но тут они заметили слесаря, сообщника Фицко, предавшего Яна Калину. Пока восторженная толпа окружала вожаков вольниц, девушек, графа и кастеляна, несколько резвых молодцов набросились на Павла Ледерера.
— Попался, предатель! — кричали они. — Сейчас мы тебе пересчитаем ребра.
Павла повалили на землю. К счастью, это заметил Ян Поницен. Несколько слов, оброненных им, — и парни, собиравшиеся до смерти измолотить Ледерера, подняли Павла на плечи и победно понесли посреди ликующей толпы.
С каждой минутой толпа людей увеличивалась. Восторгам не было конца, особенно когда разнеслась весть, что каждый чахтичанин, у которого Фицко под тем или иным предлогом вымогал деньги, получит их обратно.
Туча народу наконец повалила на площадь, где, по всеобщему требованию, привязали горбуна к позорному столбу.
Он был так крепко привязан, что не мог и пошевелиться. Фицко лишь мрачно хмурился, щерил зубы, скрипел ими, хрипел, ревел, только подогревая этим ненависть толпы. Мужчины и женщины подходили к нему, показывали ему язык, проклинали его, плевали на него, и детишки сразу превратили его в мишень для своих камней.
Солнце искрилось на заснеженных крышах, когда Микулаш Лошонский торжественно обратился к народу на площади:
— Здесь список, в котором с точностью до динария обозначено, кого и на сколько обобрала чахтицкая госпожа с помощью Фицко и других своих мздоимцев.
Он стал вызывать чахтичан поименно и, погружая руку в ящик с кладом Фицко, отсчитывал человеку на ладонь сумму, незаконно изъятую горбуном.
На площади царило неподдельное веселье. Фицко казалось, что он не переживет этого. Он смотрел на пустеющий ящик, то цепенея, то испуская хриплые визги.
Восторженная толпа отвечала взрывами смеха, дождем плевков и камней.
…Склонившись над ящиком с остатками клада Фицко, принесенным в приход, граф Няри зачарованно любовался красотой дорогих украшений Алжбеты Батори, даже не замечая присутствующих.
— Мы ящик запечатаем, — вернул его к действительности Ян Поницен, — и отдадим со всем его содержимым дочерям и сыну чахтицкой госпожи.