— Это само собой разумеется, — согласился кастелян.
— Что? Да, хорошо, — отозвался граф Няри со стыдливой улыбкой, — но, прежде чем запечатать его, возьмем себе кое-что на память…
И он достал из ящика два золотых ожерелья и три браслета, инкрустированных множеством драгоценных камней.
— По какому праву вы присваиваете себе эти украшения? — возмутился Ян Поницен.
— Я напрасно стал бы вам объяснять, господин пастор, — улыбнулся граф Няри снисходительно, — вы никогда не поймете нравственных принципов собирателя. Могу вас, однако, заверить, что несказанно счастлив тем, что с поля боя, который стал не только моей личной местью, я уношу такую дорогую памятную вещь.
— Ведь наследники Алжбеты Батори обнаружат потери, — попытался священник воздействовать на графа с другой стороны, — у них же есть список драгоценностей, и они определенно помнят их.
— Благодарю вас за вашу заботливость, господин пастор, — ответил граф. — Но разве Фицко, выкрав сокровищницу, обязательно должен был всю добычу вложить в один тайник? Мы скажем, что эти два ожерелья и три браслета он спрятал в другом месте. Пусть его, стало быть, пытают и проверенными способами вытянут признание, куда он их спрятал.
— Вы хотите, чтобы он расплачивался за преступление, которого не совершал?
— Надеюсь, вы не станете жалеть этого дьявола? Как бы он ни пострадал, он никогда не расплатится за преступления, которые он действительно совершил…
Спор разрешили вожаки вольницы.
— Я хотел бы, чтобы все украшения были у вас, господин граф, — улыбнулся Ян Калина.
Он знал, что если граф и до сих пор всячески вредил чахтицкой госпоже, теперь он пустит в ход все силы, чтобы уничтожить ее, дабы она не могла когда-нибудь призвать его к ответу за исчезновение самых дорогих, самых редких своих украшений. Согласие Калины удивило священника, но графа явно порадовало.
— К сожалению, мы такого позволить себе не можем, господин граф. Этим одним мы бы заслужили виселицу.
— Жаль, — искренне посочувствовал граф. — Ваша возлюбленная и бедняга Барбора вполне заслуживают небольшое драгоценное возмещение за все свои мучения и страхи.
Тем временем Эржика, Мариша и Магдула находились с пасторшей у постели Барборы. Тяжких повреждений у нее не было, ее измучили в основном печаль, отчаяние и напугала близость смерти, в объятия которой она добровольно кинулась. Кроме того, она так промерзла, что никак не могла отогреться.
Когда граф заглянул в соседнюю комнату, мысленно украшая девушек драгоценностями, вошел туда и Павел Ледерер. В суматохе бурных событий ему так никто и не успел сказать, что случилось с Барборой. Он оцепенело застыл в дверях, сомневаясь, не снится ли ему обманчивый сон, который вот-вот рассеется вместе с образом женщины, которую он любил тем сильнее, чем более недосягаемой она ему казалась…
— Барбора! — громко воззвал он и подскочил к постели, словно хотел всеми своими чувствами удостовериться, действительно ли это она. Трогательная встреча взволновала всех: у пасторши и у девушек на глазах выступили слезы, священник, кастелян, граф и вольные братья потрясенно молчали.
Потом они долго совещались. По договоренности Микулаш Лошонский должен был немедленно отправиться в Прешпорок, где заседал сейм, чтобы во что бы то ни стало подать против чахтицкой госпожи жалобу — за множественные убийства, нарушение законов, за то, что она стала причиной мятежа. Ему надлежало просить немедленного вмешательства, дабы не одним мятежникам заботиться о восстановлении справедливости.
Граф Няри должен был ехать прямо в Вену, уведомить о чахтицких событиях и о мятеже и всеми силами добиваться того, чтобы король сам вмешался, если палатин по разным соображениям будет и впредь колебаться.
А чахтичане со священником и вольными братьями должны были крепко стоять на страже, чтобы никому не удалось убежать из града и избежать наказания.
У ворот прихода ждали запряженные сани.
Граф Няри и Микулаш Лошонский уселись в них. Разбойники, которых отрядили сопровождать их хотя бы до Пьештян, вскочили на лошадей.
— Да храни вас Бог, — простился с ними священник, возле которого стояли Калина, Дрозд, Ледерер и Кендерешши. Колокольчики на упряжи зазвонили, копыта зацокали по белой дороге.
— Кто знает, чего они добьются, — задумчиво проговорил, глядя им вслед, Ян Калина.
— Если ничего не получится, настанет наш черед, — ответил Андрей Дрозд.
— А мы должны быть готовы к тому, — присоединился Имрих Кендерешши, — что так называемый правый суд и о нас не забудет. Мы непременно предстанем перед ним.