— Пандуры! — прохрипел капитан сиплым голосом. — Бой окончен, возвращайтесь в Чахтицы!
Фицко бешено завертелся и, прежде чем Дрозд успел помешать ему, пнул ногой капитана.
— Трус! — взревел он.
Но поскольку Дрозд сдавил ему горло, вместо злобных выкриков послышались одни хрипы.
— Сейчас ты такой же красный, как форма твоих мерзавцев, — проговорил Дрозд зловещим голосом. — Минуту спустя станешь синим, как твой ментик, и черти тут же примут твою черную душу в аду. Даю тебе еще минуту на размышление! — Он чуть расслабил пальцы. — Не одумаешься — тебе конец!
Фицко решил было, что настал его последний час. Теперь, когда Дрозд дал ему возможность спастись, страх смерти, которой он уже глядел в лицо, оказался сильнее всего. Жить, пусть ценою позора! По крайней мере, у него останется возможность отомстить, да такой местью, о которой еще никогда никто и не слыхивал. Жить, жить во что бы то ни стало! Да и позор, успокаивал он себя, в конце концов, не столь уж и велик. Что он тут может сделать со своими гайдуками, когда капитан так трусливо отступил? Уж ему-то сторицей достанется, на нем и отольются злоба и гнев госпожи.
— Один!.. Два!.. — считал Дрозд в гробовой тишине.
— Хватит! — просипел Фицко. — Сдаюсь!
— А тебе и сдаваться нечего, — засмеялся Дрозд, — ты у меня так крепко зажат, что за тебя и твою жизнь никто и ломаного гроша не даст. Ты гайдукам прикажи — пусть убираются.
Фицко тут же распорядился.
— Пандуры, гайдуки, — крикнул Андрей Дрозд. — Придется вам возвращаться в Чахтицы без предводителей. Их мы отпустим только утром. А то знаю их: только получат свободу, так опять погонят вас в бой. А нам уже недосуг с вами возиться. Впереди — дальняя дорога. Да и вас немного жаль. Личики у вас разрисованные, губы опухли и посинели!
Наемники и гайдуки стали собираться в обратный путь. Ловили разбежавшихся коней, поднимали с земли раненых товарищей и взваливали их на крупы лошадей, а тех, кто не мог сидеть в седле, сносили в одно место, уверяя, что скоро вернутся за ними.
Разбойники между тем связали Фицко и пандурского капитана, бросили их на телегу и запрягли лошадей. Они веселились, шутили, озорно покрикивали на пандуров и гайдуков, посвистывали и напевали.
Один Андрей Дрозд не поддавался общему веселью. Задумчиво и вопрошающе смотрел на гребень холма, черневший в непроглядной тьме. Потом двинулся по направлению к тому месту, откуда прозвучал выстрел и в его вспышке мелькнуло это лицо…
— Идем, Михал, ну идем же! — тянула Эржика брата за руку.
Как она мечтала встретиться с ним, увидеть его, услышать его голос! Но теперь, когда он подходил все ближе, что-то тянуло ее прочь, что-то пугало. Нет, сейчас нельзя ей с ним видеться. Он не должен знать, что она спасла его жизнь. Не нужна ей его благодарность, она мечтает о чем-то гораздо большем…
Но бежать было поздно. Казалось, Андрей Дрозд видел в потемках, он уверенными шагами поднимался по склону. Несколько мгновений спустя он уже стоял рядом и оглядывал их вопрошающим взором.
— Это ты? Эржика Приборская? — проговорил он приглушенным, взволнованным голосом.
— Я, — ответила она испуганно, чувствуя, что жар разливается по всему телу.
— А кто с тобой рядом?
— Мой брат Михал.
— Кто прострелил Фицко руку?
Эржика смущенно молчала. Но минутой позже выпалила:
— Михал!
— Нет, это Эржика, — возразил Михал. — Вон и пистолет у нее еще в руке…
— Покажи пистолет, Эржика.
Она протянула ему оружие, и руки их встретились. Прикосновение отозвалось в ней странной дрожью.
— Вы честные и смелые дети, — сказал Андрей Дрозд. — Этот пистолет я возьму на память.
Он сунул пистолет за пояс и опять взглянул на Эржику, нерешительно топчась на месте. В его душе смятенно боролись неясные чувства.
Вдруг он подошел к Эржике, нежно взял ее под мышки и, подняв, словно перышко, прижал к себе. И поцеловал ее в губы.
Когда он снова опустил ее, Эржика зашаталась. Слезы счастья туманили глаза. Потом она подняла руки, обняла его и призналась в своей любви… Но Андрей, не проронив ни слова, отошел и стал спускаться по склону, а там, внизу, затерялся в толпе своих товарищей.
Она смотрела ему вслед сквозь слезы и вдруг разрыдалась.
— Он поцеловал меня… он любит меня, — шептала она, между тем как Михал беспомощно гладил ее по волосам и горящим щекам.
Странную боль испытывал юноша. Ему бы радоваться, коли счастлива сестра. Да вот не может он радоваться, щемит почему-то сердце.
Андрей Дрозд целовал Эржику. Целовал ее! Кто мог бы объяснить ему, почему этот поцелуй так обжигает его, почему он вызвал в сердце столько горечи?