Вид увядающего лица, погасших глаз, исчезающая красота ужаснули ее.
Старые служанки хорошо знали, что, когда госпожа смотрит на себя в зеркало и зловеще хмурится, они должны пригнать к ней девушек, обвинить их в очередной оплошности, дабы госпожа утешила душу в зловещих расправах, в муках, воплях и ужасе трясущихся, визжащих и истекающих кровью юных созданий.
Дора подошла к госпоже, подняла подол платья и злобно закричала на портних:
— Кто из вас это подшивал?
Но ни одна из портних не созналась, все застыли, скованные страхом.
— Кто из вас, спрашиваю, это шил? — Старая бросила на девушек испепеляющий взгляд.
Тут уж и госпожа повернулась к портнихам, возмущенная обнаруженной промашкой.
— Швы неправильные, грубые, словно сработаны не тонкими нитками, а веревками! — вероломно мигнула Дора госпоже.
Алжбета Батори разглядывала правильные, тонкие швы. Но с каждой минутой они как будто утолщались на глазах, и лицо ее хмурилось все больше.
— Так кто же из вас шил это? — испытующе уставилась она на девушек. И, не получив ответа, ледяным голосом возопила: — Тогда вы все поплатитесь!
И тут же госпожа с тремя ведьмами-помощницами принялись за дело. Состязались в придумывании самых изощренных пыток, стараясь превзойти друг друга в жестокости. Крики истязаемых пробивались даже сквозь толстые стены и пропадали в сумеречных просторах рассвета.
Когда Алжбета Батори по совету Илоны оставила гардеробную, в которой двенадцать измученных портних лежали, словно на смертном одре, на черных платьях, выброшенных из сундуков, солнце уже медленно всходило на небо.
Алжбета Батори, сопровождаемая Илоной, Дорой и Анной, спустилась в подземелье.
В одном из коридоров Илона отделилась от них и направилась к узилищу, в котором находилась Мариша Шутовская.
В течение всей ночи девушка не сомкнула глаз. Выплакав все слезы, измученная усталостью и холодом, она на рассвете провалилась в глубокий сон, съежившись у двери.
Разбудил ее голос Илоны:
— Пойдем, голубка моя, я покажу тебе красивую куклу — с такой ты еще никогда не играла. Она вся железная…
Еще до рассвета Эржика с Михалом воротились в родной дом. С гулко бьющимся сердцем мчалась на скакуне Эржика, словно летела наперегонки со своими мыслями, выношенными ее воспаленным воображением.
Теперь она твердо верила, что Андрей Дрозд любит ее. Она поняла это, когда там, на косогоре, он обнял ее и горячо поцеловал в губы. Однако радость ее была неполной: что из того, что они любят друг друга, когда между ними такая пропасть? Она — дворянская дочь, а он — разбойник, которому никогда не дано знать, доживет ли до утра. Добросердные дамы ищут для нее по дворянским усадьбам знатного и богатого жениха, между тем как чахтицкая госпожа вынашивает против Андрея Дрозда самые что ни на есть жестокие замыслы.
Михал едва поспевал за ней. Хотя сердце юноши не было изранено любовью, глубокая печаль сжимала его. Он тщетно превозмогал себя, пытаясь избавиться от какой-то совершенно непонятной ревности. Эржика счастлива, она любит и любима, а вот для него ее счастье оборачивается подлинной мукой. Он тщетно осуждал и казнил себя.
Никто в доме не заметил их отсутствия, батрак, не желая разгневать молодого господина, предпочел держать язык за зубами. Они неслышно прокрались в свои комнаты и, уставшие, обессиленные волнениями, насквозь промерзшие, мгновенно уснули.
Но едва взошло солнце, как их разбудил дикий крик. Они вскочили, прислушались.
Беньямин Приборский, человек тихий и смирный, вопил сейчас, точно полоумный:
— Ты кого должен слушать, червяк ничтожный?
При этом слышались звучные шлепки — нетрудно было догадаться, что это затрещины, да такие, какие могла отвешивать разве что могучая и широкая ладонь отца.
Михалу удалось еще заметить уходившего со двора гайдука. Он стремглав понесся к Эржике.
— Нас предали! — взволнованно сообщил он. — Вон, смотри, со двора уходит гайдук чахтицкой госпожи, он видел нас и примчался сюда, чтобы сообщить об этом. А в горнице достается батраку за то, что умолчал о нашей ночной вылазке.
Тут же следом к ним вошла Мария Приборская. Она бросилась к дочке, чтобы, казалось, поцеловать ее, как делала каждое утро, но от ее вида веяло непривычной строгостью.
— Что же вы натворили, неслухи этакие?! Идемте, отец зовет вас.
Беньямин Приборский как раз выдворял пинком батрака, и лицо его было алым, как униформа гайдука, который только что поведал о ночном приключении Эржики и Михала. Дело в том, что сей храбрец слишком дорожил своей шкурой, и как только началась схватка с разбойниками, он отполз с поля боя и спрятался на косогоре, справедливо полагая, что куда приятнее наблюдать драку, нежели в ней участвовать. Так получилось, что увидел он не только бой, но и Эржику с Михалом, и стал свидетелем ее выстрела и всего того, что за ним последовало. Беньямин Приборский изрядно вознаградил его за это известие и еще того больше — за обещание молчать о виденном.