К своим новым хозяевам Антуан пришел, надо думать, не в крестьянской блузе, как Жюльен Сорель к г-ну Реналю, а в черной сутане и круглой шляпе — униформе семинариста.
Его хрупкая фигура и бледное, оживленное большими глазами, лицо произвели хорошее впечатление.
В свою очередь его поразил этот дом, являвший собой такой контраст со скромным жилищем его родителей. Ему понравился салон с креслами, покрытыми чехлами из черного полотна; на втором этаже — кабинет г-на Мишу и детская, рядом спальня г-жи Мишу — кровать, комод в стиле ампир с золотыми сизелюрами. Видимо, Антуана поселили вместе с детьми в комнате, примыкающей к спальне г-жи Мишу; их разделяла тонкая перегородка, в которой была дверь.
Хозяева были очень приветливы к Антуану. По свидетельству Викторины Сюби, внучатой племянницы Луи Мишу, «когда он пришел в дом, то был принят, словно член семьи; старые слуги видели в нем будущего священника, обращались с ним, как будто он не был им ровня. Образование ставило его выше их. Г-жа Мишу вела себя с ним, как с другом».
Поскольку было упомянуто имя Викторины Сюби, необходимо кое-что пояснить. Свои заметки она набросала в 1886 году на девяти листках, вырванных из хозяйственной книги, несмотря на «большое отвращение ко всякой писанине». Побудили ее к этому статья об Антуане Берте, опубликованная в газете «Республиканец Изера», в которой давался «ключ» к роману, и стремление восстановить «часть подлинных имен, которые скрыл Стендаль». Преследуя цель опровергнуть утверждения газеты, Викторина Сюби решилась записать свои свидетельства, так как, уточняет она, «то, что я слышала в моей семье, имело такое малое отношение к заметкам в этой книге, что я расспросила посторонних людей, чтобы побольше узнать об этом нашумевшем деле». Сведения ее были опубликованы сравнительно недавно, в 1962 году, на страницах журнала «Стендаль-клуб», но принимать их нужно с осторожностью, как считает В. дель Литто, хотя в то же время нельзя ими и пренебрегать — многочисленные подробности в них должны быть правдивыми.
Нет сомнения, что Антуан испытывал в первые недели своего пребывания в доме истинную радость. Послушаем его: «Мои юные ученики стали предметом моей самой нежной привязанности, и сам я не замедлил завоевать благожелательство и дружбу всех». Он ревностно исполнял свои обязанности. Покой вернулся в его сердце. Но, увы, сердце оказалось «слишком чувствительным», в нем бушевали бурные страсти, преследовали и «роковые мысли о любви» и «губительные образы, образы женщин». Не удивительно, что почтительное внимание, которое он изъявлял к хозяйке, госпоже Мишу, превратились в пылкую страсть. Подражая героям книг, он написал ей пылкое послание, закапав его своей кровью. Она была удивлена. Кто бы мог предположить, что этот робкий и сдержанный юноша способен на такое?! Но что это — любовь или религиозная экзальтация? В письме смешивались оба эти чувства.
Если верить рассказу Викторины Сюби, г-жа Мишу решила было рассердиться, но ее подруга по пансиону, г-жа Мариньи, сочла все это весьма забавным, пояснив, что при дворе юные пажи всегда поступали так и все фрейлины тоже получали любовные записки.
Между тем Антуан написал новое любовное письмо и положил его рядом со статуэткой Христа из слоновой кости, стоявшей в комнате г-жи Мишу.
На суде Антуан утверждал, что госпожа Мишу очень быстро ответила на его любовь, «они безумно любили друг друга, и она поклялась ему Христом, что никогда не будет принадлежать другому». Выходит, страсть была взаимной — во всяком случае на этом настаивал Антуан Берте. Другая сторона занимала тем не менее иную позицию. Госпожа Мишу в единственном сделанном ею заявлении протестовала и утверждала, что поведение ее было безупречным. Что касается господина Мишу, то он утверждал: жена при зналась ему, что учитель обращался к ней с оскорбительными предложениями.
Где же истина? Она в том, как заметили толкователи, что «никогда, ни на суде, ни кем-либо не было доказано, что госпожа Мишу виновата, но в Бранге народная молва осудила ее».
Антуан покинул дом семьи Мишу в ноябре 1823 года. Новый элемент в вопрос о причине отъезда Антуана привнесла та же Викторина Сюби. По ее свидетельству, Антуан был изгнан не за поведение, а из-за того, что «проповедовал бунт». «Он был Поль Дидье», — заявляла она, имея в виду гренобльского адвоката, организовавшего бонапартистский заговор и вскоре казенного. По ее словам, в матраце Антуана случайно были обнаружены бумаги, свидетельствующие, что он переписывался с заговорщиками.
Возможно, Викторина Сюби выгораживала свою родню, но не исключено, что так и было. И можно думать, об этом знал Стендаль, который изобразил аналогичный случай в романе, упоминая Дидье. Впрочем, если даже Антуан и находился в сношениях с заговорщиками, то в 1822 году не мог переписываться с ними, поскольку Дидье был казнен в 1816 году. Здесь Викторина Сюби допускает ошибку.
Благодаря тому же кюре, Антуану вновь повезло: он попал в Малую семинарию в Беллэ. Это, действительно, была удача — оказаться учеником колледжа, про который один из его блистательных воспитанников, поэт Альфонс Ламартин, писал в свое время, что «руководимая иезуитами семинария в Беллэ, на границе с Савойей, пользовалась тогда громкой известностью не только во Франции, но также в Италии, Германии, Швейцарии». Но нельзя сказать, что ему было здесь легко. И дело не в трудностях учебы и распорядка. Его угнетала разлука с той, кого он любил. К тому же он узнал, что у Мишу появился новый учитель, да еще бывший его однокашник, некий Жакэн. Терзаемый ревностью, он пишет госпоже Мишу письма, полные упреков и угроз. После этого ему окончательно отказали от дома. В ответ он послал письмо с вполне серьезной угрозой: «Положение мое таково, что, если оно не изменится, произойдет катастрофа».
Но, видимо, г-н Мишу не желал открытой ссоры. Ему пришла в голову мысль, довольно нелепая: попросить Жакэна поговорить с Берте и отсоветовать тому писать, а тем более ходить в их дом. Такой разговор состоялся, причем Жакэн не преминул резко упрекнуть своего прежнего однокашника за то, что тот в своих письмах к г-же Мишу намекал на его, Жакэна, отношения с ней. Из этого Антуану стало ясно, что его письма г-жа Мишу показала Жакэну, который, как теперь ему казалось, несомненно был ее любовником. В результате этой беседы дело чуть было не дошло до дуэли между молодыми людьми. Тогда, дабы не доводить возбужденного молодого человека до отчаяния, кюре при содействии господина Мишу переводит Антуана подальше от Бранга — в Большую семинарию Гренобля. Но и тут ему не суждено было задержаться. Вняв призыву настоятеля исповедоваться, он решился и рассказал о своей любви. Коварный слуга божий поспешил закрыть доверчивому юноше дорогу к сану.
Папка № 2. Здесь собраны сведения о семье Мишу, о трагедии, разыгравшейся в ней, и об их доме, его сегодняшнем состоянии и владельцах.
Многие подробности о жизни зажиточной семьи Мишу (упоминания о ней восходят к концу XVI века) известны благодаря все той же Викторине Сюби.
В молодые годы Луи Мишу учился в хороших колледжах, жил в лоне своей семьи, где был «маленьким Богом». Летом проводил время на охоте, зимой часто наведывался в столицу. Эту патриархальную, не лишенную очарования жизнь прервали события 1789 года. Семья Мишу, тогда еще не получившая дворянства, но очень зажиточная, считалась привилегированной в бедной местности, поэтому потрясения ее не миновали. Старший брат был расстрелян в Лионе после взятия города революционерами. Младший, Луи, поспешил заявить о своей лояльности и вступил в армию; участвовал в итальянском походе, но потом был отчислен по состоянию здоровья. С тех пор жил в родительском доме, увлекался охотой и галантными приключениями. Одно из них, с кузиной, возможно, зашло слишком далеко — если верить сплетне, девушка родила сына. Но женился он на дочери нотариуса Жанне-Франсуазе-Эвелине Жиро. Ему было тридцать три, ей — девятнадцать. Жили они в Бранге, в большом доме, хозяином которого Луи Мишу стал после смерти отца, и, казалось, могли быть счастливы. Но у них была причина для страданий — из восьмерых детей, которых родила госпожа Мишу, лишь двое выжили. Здоровье детей поглощало всю ее жизнь. Как говорит Викторина Сюби, при малейшем их недомогании мать удваивала подаяния и просила бедняков «помолиться за здоровье деток».