Вскоре они уже смеялись и веселились, словно старые друзья. Когда он предложил нести ее корзинку, она согласилась, хотя в корзинке остался нож, но он заявил, что его ружье защитит их обоих. Смеркалось, и снова повалил снег; она почувствовала, как первые хлопья легли на ее ресницы, но идти оставалось всего полмили, а там ее ждал очаг, горячий чай и, несомненно, радушный и теплый прием для нее и для отважного охотника.
У молодого человека в кармане был один замечательный предмет. Компас. Она взглянула на маленькую круглую, стеклянную коробочку в его ладони и увидела, как в ней плавно вращается стрелка. Он заверил ее, что, когда он ходит на охоту, компас всегда выводит его из леса целым и невредимым, потому что стрелка всегда точно показывает, где находится север. Девочка не поверила; она твердо знала, что нельзя сворачивать с тропинки, когда идешь по лесу, иначе сразу заблудишься. Он снова засмеялся над ней; на его зубах блеснули следы прилипшей слюны. Он сказал, что если он свернет с тропинки и углубится в прилегающий лес, то непременно явится к дому ее бабушки на добрых четверть часа раньше девочки, пройдя со своим компасом через подлесок, в то время как она будет долго пробираться по извилистой тропинке.
Не верю. К тому же разве ты не боишься волков?
Он лишь похлопал по блестящему прикладу своего ружья и улыбнулся.
Поспорим, предложил он ей. Давай поиграем. Что ты мне дашь, если я доберусь до дома твоей бабушки раньше тебя?
А чего бы ты хотел, уклончиво спросила она.
Поцелуй.
Как и полагается деревенской чаровнице, она опустила глазки и покраснела.
Он отправился через подлесок, прихватив с собой ее корзинку, но, несмотря на то что уже всходила луна, девочка и думать забыла о страхе перед волками: ей хотелось идти подольше, чтобы красивый господин непременно выиграл свое пари.
Домик бабушки стоял один в небольшом отдалении от деревни. Свежевыпавший снег кружился в танце вокруг небольшого садика за кухней; помахивая связкой трофеев и корзинкой девочки, напевая про себя какой-то мотивчик, молодой человек неслышно, как будто боясь замочить ноги, подошел по заснеженной дорожке к дверям.
На его подбородке виднеется тонкая струйка крови: он, наверное, перекусил своей добычей.
Он постучался в дверь костяшками пальцев.
Старенькая, дряхлая бабуля одной ногой давно стоит в могиле, а ломота в костях возвещает о том, что вскоре она перенесет туда и вторую. Час назад из деревни приходил мальчишка, чтобы развести ей на ночь очаг, и теперь в кухне весело потрескивает огонь. При ней всегда ее верная спутница Библия, ведь она набожная старушка. Она восседает, обложенная со всех сторон подушками, на кровати, встроенной на деревенский манер в стену, завернувшись в лоскутное одеяло, которое она сшила еще до свадьбы, так давно, что она уж и не помнит. По обеим сторонам от камина сидят два фарфоровых спаниеля с черными носами и горчично-пятнистыми спинами. На плитки пола наброшен яркий лоскутный коврик. Дедушкины часы отмеряют оставшееся ей время.
Волки обходят наш дом стороной, потому что мы живем в благочестии.
Он постучался в дверь костяшками своих волосатых пальцев.
Это я, твоя внученька, тоненько изобразил он.
Сними засов и войди, дорогая.
Вы узнаете их по глазам — глазам хищного зверя, способным видеть в темноте, ужасающим, красным, как свежая рана; вы можете швырнуть в него своей Библией, а потом вдогонку еще и передником, бабуля, вы думали, что это верный способ профилактики против этой адской заразы… призывайте себе на подмогу хоть Христа, хоть Богоматерь, хоть всех ангелов небесных — ничто вам уже не поможет.
Его роковой оскал остр, как нож; он бросает на стол золотую ношу, состоящую из обглоданных фазанов, и ставит туда же корзинку вашей дорогой внученьки. Господи! Что вы с ней сделали?
Прочь фальшивые наряды — и куртку лесного цвета, и шляпу с воткнутым за ленту пером; спутанные волосы волнами рассыпались по белой рубашке, и старушка увидела, как в них копошатся вши. Поленья в очаге тревожно шипят: лесная мгла вошла в кухню вместе с тьмой, запутавшейся в его волосах.
Он скидывает с себя рубашку. И на вид, и на ощупь кожа его словно пергамент. Полоска курчавых волос струится вниз по его животу, соски у него спелые и темные, как ядовитые плоды, но сам он так худ, что можно пересчитать под его кожей ребра, если он даст вам на это время. Он снимает штаны, и она видит, какие у него волосатые ноги. И огромные гениталии! До чего же огромные!
Последнее, что старушка видела в этой жизни, был молодой человек с горящими как уголья глазами, раздетый донага, подходящий к ее кровати.
Волк — воплощенный хищник.
Расправившись с ней, он облизал пальцы, и быстренько оделся снова, и вскоре стал в точности таким, каким вошел в этот дом. Он сжег несъедобные волосы в очаге, а кости завернул в салфетку и спрятал под кровать в деревянный сундук, в котором он отыскал пару чистых простыней. Он аккуратно постелил их на кровать взамен предательски заляпанных кровью, а те засунул в корзину для грязного белья. Он взбил подушки и вытряхнул лоскутное одеяло, затем подобрал с пола Библию, закрыл ее и положил на стол. Все стало по-прежнему, не было только бабушки. Дрова потрескивали в камине, тикали часы, а молодой человек терпеливо и обманчиво сидел возле кровати, надев бабушкин ночной чепец.
Тук-тук-тук.
Кто там, проскрипел он старушечьим фальцетом.
Это я, твоя внучка.
Она вошла, и за ней в дом ворвался вихрь снега, который каплями растаял на каменных плитах пола, и, быть может, она была немного разочарована, увидев лишь свою бабушку, сидящую у камина. Но тут он сорвал с себя одеяло и, одним прыжком достигнув двери, прижался к ней спиной, чтобы девочка не могла выбежать наружу.
Девочка оглядела комнату и заметила, что на гладкой подушке нет даже вмятины от головы, и впервые в жизни увидела, что Библия лежит на столе нераскрытая. Тиканье часов ударило ее, словно хлыстом. Она хотела достать из корзины свой нож, но не посмела протянуть за ним руку, потому что на нее были пристально устремлены его глаза — огромные глаза, и теперь они, казалось, светятся неповторимым внутренним светом, глаза размером с блюдца — блюдца, наполненные греческим огнем, дьявольским сиянием.
Какие у тебя большие глаза.
Это чтобы лучше видеть тебя.
Старушки и след простыл, если не считать клочка седых волос, застрявшего в коре недогоревшего полена. Увидев это, девочка поняла, что подвергается смертельной опасности.
Где моя бабушка?
Здесь никого нет, кроме нас с тобой, моя дорогая.
Вдруг со всех сторон поднялся громкий вой, где-то близко, совсем близко, где-то в саду за кухней — вой множества волков; она знала, что хуже всего те волки, что волосаты внутри, и она задрожала, хотя и закуталась поплотнее в свой алый платок, словно бы он мог защитить ее, пусть даже его красный цвет был схож с цветом крови, которую ей суждено пролить.
Кто это поет под нашими окнами рождественские гимны, спросила она.
Это голоса моих братьев, дорогая; я люблю волчье братство. Выгляни в окно, и ты их увидишь.
Снег наполовину залепил оконный переплет, но она открыла окно и выглянула в сад. Стояла белая, лунная, снежная ночь; вьюга кружила вокруг тощих, серых волков, которые сидели меж грядок зимней капусты, задрав свои острые морды к луне, и выли так, словно сердца их разрывались на части. Десять волков, двадцать — их было так много, что и не сосчитать; они сидели и выли хором, будто в каком-то помешательстве или безумии. В их глазах отражался свет кухни, горя сотнями огней.
Бедняжки, на дворе так холодно, сказала она. Неудивительно, что они так воют.
Она закрыла окно, чтобы не слышать поминального плача волков, и сняла свой алый платок — цвета маков, кровавой жертвы, цвета ее менструаций, — и поскольку все равно от страха никакого проку, она перестала бояться.