Кажется, примерно в это время я перестал чувствовать ужас или потрясение. Наверное, это была какая-то психологическая защита.
Час за часом гнал я мотоцикл. Иногда дорогу перекрывали потоки воды и грязи, и мне приходилось выбирать объезды.
В ту ночь я спал в каком-то сарае. В нем я нашел дневник с историей шестнадцатилетнего парня. Марка Вудли, и как он выжил в первые дни после безумия.
Мои родители уже близко за моей спиной. Я не знаю, за что они меня ненавидят. Мир сошел с ума. Это я понимаю. Но не понимаю, почему это случилось с мамой и папой. Это просто не укладывается в голове. И мне остается только бежать и бежать. Я найду место, где они никогда меня не найдут. Остров. И буду жить, как Робинзон Крузо.
В углу сарая лежал скелет, объеденный крысами добела. Я отстранение отметил, что кварцевые часы все еще показывают точное время. Секундная стрелка неутомимо бежала по кругу, отщелкивая секунды для своего мертвого хозяина.
Я бросил дневник рядом со скелетом.
– Да, Марк… Ты недостаточно быстро бежал, друг.
На следующий день я снова был на дороге в 7.09, согласно часам Марка.
Я нашел автостраду и поехал на юг. И хотя поземка заметала полосы пустой дороги, не было причин, по которым я не заехал бы на стоянку в Эскдейле перед гостиницей еще до ужина.
Потом я увидел, что по разделительному газону тянется какая-то линия. Я проехал мили три, пока до меня дошло, что это.
Я притормозил. Через каждые десять ярдов стояла вкопанная в дерн деревянная конструкция в виде буквы Y высотой шесть футов. И к каждой из них был прибит человек.
Это было распятие на кресте в таких масштабах, каких никогда не видел мир. Я ехал мимо распятых тел и ничего внутри не чувствовал. Мне хотелось одного: доехать домой и увидеть, что с Сарой ничего не случилось. А это еще одна бойня – только и всего. Не хуже прошлой… или будущей.
Я проехал еще милю, когда увидел впереди золотой проблеск. И затормозил до скорости черепахи. Одежда на одном из трупов сияла.
Возле тела я остановился.
– Штанина… эти гады мне за тебя заплатят. Поверь мне, заплатят!
Кровь на мертвом лице уже засохла, прибитые к хвостам буквы Y руки посинели.
И шевельнулся палец.
– Штанина?
С усилием таким страшным, что смотреть было больно, он поднял голову и посмотрел на меня. На его лице не было никакого выражения – только глаза смотрели.
– Господи… Штанина, я тебя сейчас сниму. Все будет хорошо.
Он покачал головой. И снова было больно смотреть, каких усилий ему это стоило. Я перевел взгляд на его ноги.
Креозотские гады, которые его прибили, еще и отрезали ему ноги. Оставив ему выбор – висеть на пробитых гвоздями руках или стоять на обрубленных лодыжках.
Он смотрел на меня сквозь корку крови.
– Сделаю, друг. Не сомневайся, сделаю.
Он медленно повернул голову. Я снял с плеча автомат. Сперва руки так дрожали, что я не мог прицелиться. Потом я сделал глубокий вдох, и дрожь остановилась. Я спустил курок.
Птицы взлетели с пиршественного стола, услышав выстрел. Я выстрелил снова. И снова.
Убедившись, что его страдания прекратились, я выехал с шоссе на ближайшем повороте.
И медленно поехал по заиленным дорогам, где на каждом повороте заднее колесо шло юзом.
До дома было миль семьдесят, когда я увидел впереди горы, уходящие в облака. Я прибавил скорости, надеясь пересечь их до темноты.
Но пора было мне знать, что в наше время НАДЕЖДА занесена в книгу исчезающих видов. Не доехал я еще и до подножия, как мотор изо всех сил бабахнул и затих.
Не потребовалось много времени, чтобы понять: треснул поршень. Я закинул автомат на плечо, рюкзак на спину и пошел.
Горы впереди затуманились. Ветер резал бритвой. Поземка становилась вьюгой.
Глава сорок пятая
Дорога вела вверх. Так холодно не бывало еще никогда. Такой холодина, что продувал грудь насквозь, пробивая кровь, легкие и сердце ледяными гвоздями и вырываясь из спины.
Я шел, скрючившись, сквозь снег.
То и дело мне приходилось останавливаться и соскребать снег с дорожного указателя, проверяя, что я все еще иду в сторону дома. Как хорошо будет увидеть Сару! Мысль о том, как я обниму ее под одеялом, согревала. И давала силы идти.
Впереди дорога поднималась на склон горы, но идти по ней сейчас было бы самоубийством. Надо найти укрытие на ночь, иначе этот холод меня убьет. Я свернул налево на развилке, которая вела вниз к озеру в долине. Там может быть дом или сарай.
Вниз хотя бы было легче идти. Иногда я даже пускался в бег, чтобы разогнать по телу застывшую кровь.
Выйдя к озеру, я пошел по дороге вдоль берега. Озеро было большое и уходило вдаль, как остров воды посреди земли.
Покачивались там и сям яхты, брошенные в воде много месяцев назад.
Через некоторое время дорога привела меня в лес. Здесь хотя бы ветер резал не так сильно. И снег падал на землю мягко, как пух.
Темнело. Дневного света оставался, может быть, час. Надо найти укрытие. Уже немели ноги и искры стали мелькать перед глазами.
– Когда-нибудь ты что-нибудь сделаешь правильно. Ник Атен. – болтал я, чтобы не дать себе заснуть. – Ты облажался в Эскдейле, ты облажался в Лейберне… будь у тебя хоть половина мозгов, Шейла осталась бы жива… вся компания осталась бы жива… Док сказал, они думали, что ты мессия траханый, который их спасет. Это была шутка, Атен. Ты дал им погибнуть, Атен… А ведь мог, глупый засранец, мог…
Я старался вызвать у себя боль, сожаление, угрызения совести – хоть что-нибудь. Потому что сейчас я ощущал только ледяное онемение, охватывающее каждую клетку моего тела.
– Мог, Атен, мог. Мог бы построить воздушный шар и улететь вместе с ними… Капуста у тебя вместо мозгов, Атен… капуста…
Как это получилось, не знаю, но я оказался в лесу. Где-то в снегу сбился с дороги.
– Так ты нашел легкий выход, Атен? Заблудиться, свернуться клубочком в снегу и сдохнуть… Ха-ха! Трус ты. Нашел способ уйти от правды, да? А в чем же правда, Ник?
– Правда проста, святой Дэйв Всемогущий Миддлтон Донкастерский… Надо было тебя послушать – сделать, что ты говорил. Надо было остаться в Эскдейле и самому взять власть. Вот, я это сказал, и теперь можешь убрать со своей морды эту улыбку святого Иосифа, а то я…
И я ударил в это лицо с его сердечной улыбкой. И стукнулся руками о дерево. Я оглянулся, тяжело дыша.
– Держись, Ник, старина… а то ты начинаешь разваливаться по швам.
Выбившись к урезу воды, я пошел вдоль берега. Ноги заплетались, как у пьяного, который с трудом ковыляет домой.
В озере кто-то плавал. Штанина, там же холодно! Лучше подождать хоть до весны. Холодная горная вода… Я потряс головой и понял, что это никакой не пловец, а болтающаяся в воде ветка.
Я шел через мир, потерявший тепло и цвета в черно-белой маске. Белые горы, черные деревья, белая земля, черная вода.
Помираешь, Атен… может, так и лучше… ничего больше не чувствовать.
– Эй! Ты заблудился? Эй, слышишь? Передо мной на берегу стояли две фигуры, закутанные, как полярные исследователи.
Тот, что повыше, сказал другому:
– Тимоти, положи лук и помоги мне перетащить его в лодку.
Тот, что покороче, приземистый парень монголоидного типа лет шестнадцати с озабоченным выражением на розовом лице, схватил меня за руку выше локтя и только что не перенес с берега на корму весельной лодки. Потом они с длинным сели за весла и погребли в озеро.
Я сидел как снежный человек с Аляски. Мозг у меня перестал работать, и потому я не видел ничего странного в езде на весельной лодке через пятимильное озеро в самом сердце вьюги.
Наконец впереди показался какой-то предмет, плавающий на воде. Скопление каких-то кусков, ничего знакомого. Эти двое гребли к нему изо всех сил.
Мы подплыли почти вплотную, когда я понял, что это группа больших стальных барж – тех, на которых возят уголь или камни. Гребцы пришвартовались у края низкой платформы, потом монгольский парнишка вынес меня из лодки.