– Не перестарайся. Ник. Ты все еще слаб.
– Я себя отлично чувствую, – соврал я. – У вас есть машина? Или грузовик?
– Нет. Господь во сне велел, мне ими не пользоваться. Они слишком шумные. Мы не делаем ничего, что могло бы привлечь к нам внимание. Не жжем огонь, который мог бы породить дым. Ночью у нас закрыты ставни, чтобы никто не увидел на озере огонь. На охоте мы используем луки, чтобы не было слышно выстрелов. Пойдем, друг. Внутри тепло. Я попрошу Бернадетту принести тебе чай.
– Да… да, Ник! Оставь его там, оставь… А-ах! Да, да! – Снова ко мне во сне явилась Сара, раскачиваясь надо мной взад-вперед. В темноте я видел только силуэт ее головы и развевающиеся волосы.
– Все еще не лучше?
Бернадетта сунула мне в рот еще одну ложку микстуры.
– Не очень… просто слабость. Едва могу подняться по лестнице.
– Попросить Тимоти отвести тебя в твою комнату?
– Нет, спасибо. Мне хорошо здесь, в зале… А ты все рисуешь свои картины?
Она кивнула, улыбнувшись:
– Ага. Когда Бог вкладывает мне в голову сны.
И она вышла, напевая. Я подумал, что она малость простовата.
Весь день я просидел, наблюдая за обитателями Ковчега. Они все усердно работали, даже младшие дети. Они были чистыми, послушными. Когда Адам говорил, они слушали с любовью и уважением. Дважды в день у них была служба с пением гимнов.
А я только и мог сидеть и надеяться, что завтра мне будет лучше и я смогу отправиться в Эскдейл.
Этой ночью, ложась спать, я увидел на овчине на полу что-то, отражавшее свет.
Когда я это поднял, сердце у меня заколотилось.
Это был волос длиной с мою руку. Я приложил его к своим темным джинсам. Не оставалось сомнения – волос светлый.
Я потер лицо, стараясь включить в работу расслабленный мозг.
Те сны. Когда Сара мне отдается. Сны бывают забавные, тревожные, эротические – но чего они никогда не делают, так это не оставляют вещественных доказательств. Я намотал волос на карандаш и положил в ящик.
Потом лег в постель. Сердце у меня билось сильнее, я быстро соображал.
Я собирался не засыпать, но усталость одолела меня и на этот раз. Глаза закрылись.
Девушка снов явилась опять. Я пытался поднять голову, но она будто была прибита к подушке гвоздями. Руки не поднимались больше чем на пару дюймов. Девушка качалась надо мной неясным силуэтом и тяжело дышала.
Потом она упала вперед, глубоко дыша, обдавая мое лицо горячим дыханием. Она опиралась на руки, расставив их вокруг моей головы. Мне была видна только темная тень руки. Я повернул голову в другую сторону, и на этот раз увидел больше.
Из-под двери коридора слегка пробивался свет. Сначала я видел только голую руку до локтя и запястье. Без украшений. Гладкая кожа… нет. Я заставил себя разглядеть. Родинка. Красное пятнышко на руке в виде буквы С.
Я пытался заговорить, но мог только промычать. Пытаться сесть было еще хуже. Как двигаться во сне. Ничего не получалось.
С невероятным усилием я сел и открыл глаза.
Было утро. Сквозь шторы проникал солнечный свет, и Тимоти стучал в дверь:
– Завтрак, завтрак, завтрак!
– О’кей, о’кей… я не сплю, Тимоти… Я НЕ СПЛЮ!
Я ел завтрак с таким чувством, будто у меня под языком сдохло что-то скользкое. Заставив глаза смотреть, я стал оглядывать руки сидящих вокруг.
Потом выпил четыре кружки чая, надеясь, что от них клетки моего мозга заработают.
Когда Бернадетта вышла из зала, унося тарелки на камбуз, я пошел за ней.
– У тебя уже не такой бледный вид. Ник.
– Мне куда лучше. Позволь помочь тебе их вымыть.
Она стала поливать тарелки горячей водой.
– Это очень любезно с твоей стороны, но тебе надо отдохнуть. И я люблю мыть посуду. И всегда пою, когда ее скребу. Ты знаешь, как…
Я схватил ее за руку и задрал рукав. Красной буквой С показалась родинка.
– Бернадетта, это была ты!
Она подняла удивленные темные глаза:
– Извините, мистер Атен, я не знаю, о чем вы говорите. И не смотрите на меня так, вы меня пугаете.
Близнецы-китаянки, которые пекли хлеб в другом конце камбуза, обернулись и стали смотреть на меня.
– Бернадетта, ты отлично знаешь, о чем я говорю. Где светлый парик, Бернадетта? Ты приходила в… Эй! Бернадетта, вернись!
Она обернулась на бегу, и улыбка полностью преобразила ее лицо.
– Сначала меня поймай!
Я устремился за ней по коридору, потом в дверь и лабиринт следующих коридоров, потом по мостам, соединявшим баржи.
В глазах мелькало, я еле-еле трусил за ней; о том, чтобы бежать, и речи не было. Бернадетта была в хорошей форме. Она легко могла от меня оторваться, но все время приостанавливалась, чтобы я догнал. На той барже, где хранились запасы, она отомкнула какую-то дверь и нырнула внутрь.
Я за ней.
Ожидая увидеть склад. А оказался в помещении вроде кабинета профессора.
Я заморгал на свет. Толстые ковры, дорожки, письменный стол, вращающееся кресло возле стола, где стоял компьютер, полки компьютерных дисков.
На стенах никаких примитивных картинок палочных человечков. Графики и диаграммы. Карта мира, испещренная красными и черными пометками. Красных бььто больше.
В открытую дверь была видна спальня.
– Ты этого не ожидал. Ник?
Я оглянулся на нее, пораженный. И голос ее изменился. Потерялся акцент простенькой девчонки из лесной глуши. И она не отвернулась с застенчивой улыбкой. Смотрела она прямо и улыбалась уверенно.
– Нет. Я такого совсем не ожидал, Бернадетта. Это кабинет Адама?
– Нет, мой. Что ж, настало время… Хочешь узнать одну тайну?
Глава сорок седьмая
– Сядь, Ник. Если ты хочешь ответов, они у меня есть. И ответов больше, чем ты можешь себе представить.
Я сел рядом с ней на диван. Бернадетта смотрела на меня, как, бывало, смотрел дядя Джек на гитары в музыкальных магазинах – взвешивая, оценивая, на что они способны.
– Ник, этот вопрос может показаться тебе дурацким, но интересно ли тебе знать, что случилось со взрослым населением? И что станется с ними – и с нами – в будущем?
– Да, конечно. Но зачем…
– Ник, мне придется поставить тебе некоторые требования. Первое: будь очень терпелив. Мне многое надо будет рассказывать, и кое-что тебе покажется донельзя странным. Второе… пожалуйста, прими мои извинения. Я тебя недооценила. Ты с виду вроде плохого мальчишки, которому на все вообще плевать, но под этой твоей черепушкой работает мозг. Хотя я тебя и обдурила, прикидываясь я-просто-дурочкой. Еще одно: как ты теперь знаешь, я тебя каждую ночь насиловала. – Она усмехнулась. – Но не для того, чтобы тешить свою извращенную похоть. Все, что я делаю, как бы это ни выглядело, я делаю с целью. Кстати, ты больше не болеешь. Должна покаяться, что эти последние дни я тебе подливала наркотик.
– Что это за блядская шутка? – Я резко вскочил, кровь в ушах яростно зашумела. – Я не могу себе позволить здесь сшиваться, мне надо домой! На карту поставлена жизнь трехсот детей! Ты явно отлично знаешь, что происходит там, в мире. Целые общины детей падают по одной под ударами Креозотов… Женщина, мы вымираем, а ты держишь меня здесь, накачивая по уши наркотиками, чтобы вытрахать из меня последние мозги!
Она смотрела на меня, не отводя глаз.
– Ударь меня. Ник. Только прошу тебя: бей в лицо, а не в живот.
– Боже мой… хотелось бы мне влепить тебе пощечину, но я этого не сделаю. Теперь каждый из нас на счету. Понимаешь, я только что из лагеря, где разорвали на куски больше сорока человек. – Я перевел дух. – Да пошевели ты мозгами, Бернадетта! Забудьте вы эти гимны, говенные картинки на стенах и вернитесь в реальный мир! Где хорошие ребята работают до смерти, дерутся до смерти и умирают лютой смертью!
Она кивнула. В ее лице я не увидел раскаяния. Если что там и было, то такое чувство, будто удовлетворительно ответил на вопросы на собеседовании.