– Это так смешно, так смешно! – заливалась она.
– Это совсем не смешно.
– Нет, смешно! Тебя бы надо по телевизору показывать! – Наконец Сара угомонилась и вопросительно покосилась на Ллойда: – Ты так познакомился со своей женой?
– Я тебе не говорил, что женат.
– Я видела кольцо у тебя на пальце.
– Надо же, какая наблюдательная! Но со своей женой я познакомился в школе.
Сара Смит смеялась до колик. Ллойд посмеялся вместе с ней, но не так разнузданно. Потом сунул руку в карман, вытащил носовой платок и отер слезы с ее лица. Она прижалась щекой к его руке, потерлась носом о костяшки пальцев и спросила:
– Ты никогда не задумывался, почему люди все время повторяют одну и ту же ошибку, хотя знают, что ничего хорошего из этого не выйдет?
Ллойд пальцем приподнял ей подбородок, заставив запрокинуть голову, и повернул к себе.
– Это потому, что, кроме главной мечты, все всегда меняется, и хотя повторяешь одну и ту же ошибку, все равно ищешь новых ответов. А главная мечта остается неизменной.
– Я в это верю, – согласилась Сара. – Съезжай на следующем повороте, а там сразу направо.
Через пять минут он подъехал к тротуару перед многоквартирным домом на Баррингтон-стрит. Сара снова толкнула Ллойда кулачком в плечо:
– Спасибо.
– Удачи тебе, Сара. Попробуй фокус с книжкой.
– Может, и попробую. Спасибо.
– И тебе спасибо.
– За что?
– Не знаю.
Сара в последний раз толкнула его в плечо и выбралась из машины.
Дженис Хопкинс взглянула на антикварные часы в гостиной и почувствовала, что уже не закипает на медленном огне, а кипит вовсю: часовая стрелка указывала на десять.
Она помнила, что в этот день у ее мужа есть и «второй по важности юбилей». Это означало, что ей не удастся на законных основаниях закатить ему скандал из-за пропущенного ужина в ресторане. Она не сможет, используя эту мелкую обиду, навязать ему генеральное сражение, не сможет объясниться по поводу множества странностей, подрывавших их брак. Оставалось только сказать: «О черт, Ллойд, где ты пропадал на этот раз?» – улыбнуться, услышав его остроумный ответ, и увериться в том, что он безумно ее любит. А завтра она позвонит своему другу Джорджу, тот придет в магазин, и они будут долго обсуждать мужчин и сочувствовать друг другу.
– О Боже, Джордж, – скажет она, – какая мука – всю жизнь служить источником вдохновения!
– Но ведь ты же его любишь? – возразит Джордж.
– Больше чем могу выразить.
– Хотя и понимаешь, что он слегка того?
– Да он не слегка того, милый, он очень даже сильно того, если вспомнить все его мелкие фобии и все такое. Но они делают его более человечным. Моим маленьким мальчиком.
Джордж улыбнется и заговорит о своем любовнике, они оба засмеются и будут смеяться, пока не зазвенит уотерфордский хрусталь, а тонкие фарфоровые чашки не подпрыгнут на полках.
Потом Джордж возьмет ее за руку и как бы невзначай упомянет об их кратком романе, случившемся, когда он вдруг решил, что ему необходим опыт с женщиной, чтобы приблизиться к своему идеалу – самому стать настоящей женщиной. Это продолжалось всего неделю, когда Джордж сопровождал ее в Сан-Франциско на семинар по оценке антиквариата. В постели он говорил только о Ллойде. Ей это казалось отвратительным и в то же время волнующим. Она открыла ему самые интимные моменты своего брака.
Когда до Дженис дошло, что Ллойд всегда будет незримо присутствовать с ними в постели, она прекратила отношения. Это была ее единственная измена мужу, и ею двигали отнюдь не такие стандартные мотивы, как пренебрежение с его стороны, жестокость или сексуальная пресыщенность. Ей хотелось завоевать некое равенство с мужем: ведь его жизнь была полна приключений. Когда Ллойд бывал напуган или рассержен, он приходил к ней, бросал свой неотразимый взгляд, она расстегивала лифчик, прижимала его к груди, и он полностью принадлежал ей. Но когда он читал отчеты или разговаривал с Датчем Пелтцем и другими своими друзьями-полицейскими в гостиной, она буквально видела, как вращаются колесики у него в мозгу за этими светло-серыми глазами, и понимала, что он где-то далеко, в таких местах, куда ей нет доступа. Были и другие попытки завоевать равенство: успех ее магазинчика, книга о зеркалах Тиффани, написанная в соавторстве, деловая хватка, но все это служило ей слабым утешением. Ллойд умел летать, а вот она так и не научилась, хотя они были женаты уже семнадцать лет. У Дженис Райе Хопкинс не хватало слов, чтобы объяснить, почему так получилось. И – что совсем уж необъяснимо – умение мужа летать стало пугать ее.
У Дженис было двадцать с лишним лет сексуального опыта, и она критически сопоставляла его с последними, самыми свежими свидетельствами странного поведения мужа. Ллойд по часу торчал перед зеркалом, медленно вращая глазами, словно следил за полетом мухи. Он все больше времени проводил в доме родителей в долгих разговорах со своей матерью, которая девятнадцать лет как онемела и ничего не понимала. У него появлялось немыслимо саркастическое выражение лица, когда он разговаривал по телефону с братом об уходе за родителями.
Но больше всего ее тревожили и смущали истории, которые Ллойд рассказывал девочкам. Это были полицейские истории – наполовину притчи, наполовину признания, подозревала Дженис. Он увлекал девочек за собой в кошмарные путешествия по самым темным улицам Лос-Анджелеса, населенным проститутками, наркоманами и другими подонками общества, и сопровождал эти путешествия рассказом о полицейских, причем полицейские нередко бывали еще более сексуально озабоченными и жестокими, чем преступники, которых они бросали в тюрьму.
Год назад Дженис попросила Ллойда не рассказывать ей таких историй. Он молча кивнул в знак согласия, бросив на нее холодный взгляд, и отправился со своими полупритчами-полупризнаниями к дочерям. Девочки вступили в отрочество под аккомпанемент подробных рассказов о грязи и ужасах.
Энн пожимала плечиками и отмахивалась: ей было четырнадцать, и она помешалась на мальчиках. Кэролайн исполнилось тринадцать, она занималась балетом и демонстрировала недюжинные задатки. Она долго обдумывала истории, услышанные от отца, приносила домой серьезные детективные журналы и расспрашивала Ллойда о содержании статей. А Пенни слушала и слушала упоенно, пристально глядя на отца такими же светло-серыми глазами, и казалось, смотрит не на него, а в какую-то далекую конечную точку в пространстве. Когда Ллойд заканчивал очередную притчу, Пенни торжественно целовала его в щеку, уходила к себе наверх и плела одеяла из кашемира и так называемой мадрасской хлопчатобумажной ткани в полоску. Это рукоделие уже прославило ее в фоторепортажах, опубликованных в пяти воскресных приложениях к местным газетам.
Дженис содрогнулась. Неужели невинность Пенни разрушена без надежды на восстановление? В двенадцать лет она стала искусным ремесленником с предпринимательской жилкой. Дженис снова вздрогнула и посмотрела на часы. Ллойд по-прежнему отсутствовал. Она вдруг поняла, что тоскует по нему, хочет его со страстью, намного превосходящей разумные пределы того, что можно ожидать от любовного романа с двадцатилетним стажем. Она поднялась наверх, разделась в темной спальне и зажгла ароматическую свечку, служившую для Ллойда сигналом, что ее надо разбудить, ибо она жаждет любви.
Дженис забралась в постель. И тут ее посетила новая черная мысль, словно хищные птицы, раскинув крылья, закрыли ясное небо: девочки росли и с годами становились все больше и больше похожими на Ллойда. У всех трех были отцовские глаза.
Она слышала, как Ллойд вошел в дом час спустя, слышала привычные звуки ежевечернего ритуала, доносившиеся из холла: вот он вздыхает, подавляет зевок, снимает кобуру и кладет ее на телефонный столик, вот – такие знакомые! – его шаги. Он медленно поднимается по лестнице. Напрягшись, предвкушая тот миг, когда он откроет дверь и увидит ее в янтарном свете ароматической свечки, Дженис провела рукой между ног.