– Ты мне нравишься, Кэтлин.
– Ты мне тоже нравишься. И мне хорошо здесь.
– Здесь тихо.
– А ты любишь тишину и терпеть не можешь музыки. А что думает твоя жена? Ей известно, где ты сейчас находишься?
– Я не знаю. В последнее время она по вечерам танцует со своим приятелем геем. Он – ее сестра по духу. Они нюхают кокаин и ходят в гей-клубы на диско. Она тоже любит музыку.
– И тебя это не смущает? – спросила Кэтлин.
– Ну… скорее, я этого не понимаю. Могу понять, почему люди грабят банки, воруют, становятся наркоманами или сексуальными маньяками. Почему они становятся полицейскими, поэтами и убийцами. Но не понимаю, зачем людям бегать по диско-клубам и слушать музыку. Я понимаю тебя и твою свиту, понимаю, зачем ты спала со всеми этими лесбиянками и гнусными типами. Понимаю невинных маленьких детей и их любовь, понимаю, как их травмирует жестокость этого мира. Но я не понимаю, как они могут отказаться от борьбы с этим миром. Я рассказываю своим дочерям истории, чтобы они боролись. Моя младшая – Пенни – просто гений. Она боец. Насчет двух старших я не уверен. Дженис, моя жена, не боец. Мне кажется, она никогда не была невинной. Родилась сильной и уравновешенной. Такой и осталась. Я думаю… Мне кажется, может быть, именно поэтому я на ней и женился. Мне кажется… Нет, я точно знаю, что у меня больше не было невинности, и я сомневался, смогу ли бороться. А потом понял, что смогу, но за это пришлось заплатить огромную цену. Я испугался этой цены и женился на Дженис.
В темноте голос Ллойда обрел почти бестелесное монотонное звучание. У Кэтлин мелькнула мысль, что кто-то другой говорит его устами и пытается достучаться до нее. В его удивительном признании было столько намеков, столько загадок… Они ошеломили ее. Ей запомнились два слова: «убийцы» и «цена». Стремясь уловить суть, Кэтлин заметила:
– Итак, ты стал полицейским, доказывая свои бойцовские качества, а потом убивал по долгу службы и понял, что это так и есть.
Ллойд покачал головой:
– Нет, сначала я убил человека… очень плохого, очень злого человека. Потом стал полицейским и женился на Дженис. Иногда я забываю, что было сначала, а что потом… Иногда… не очень часто… когда пытаюсь вспомнить прошлое, я слышу шум… музыку… ужасный шум… и больше не могу вспоминать.
Кэтлин показалось, будто он балансирует на грани и вот-вот потеряет контроль над собой. Она поняла, что сумела добраться до самой его сердцевины, и промолвила:
– Я хочу рассказать тебе историю. Это настоящая романтическая история.
Ллойд положил голову ей на колени.
– Рассказывай.
– Хорошо. Жила была тихая, увлекающаяся чтением девочка. Она хорошо училась и писала стихи. Она не верила в Бога, в своих родителей, в других девочек, ходивших за ней по пятам. Но изо всех сил старалась поверить в себя. Поначалу это было не так уж и трудно. Но время шло, последовательницы бросили ее, и она осталась одна. Но был на свете человек, который любил ее. Какой-то нежный, любящий мужчина посылал ей цветы. В первый раз он прислал вместе с цветами стихи без подписи. Очень печальное стихотворение. Во второй раз пришли только цветы. Много лет безымянный возлюбленный посылал ей букеты. Больше восемнадцати. И каждый раз они приходили, когда одинокая девочка больше всего в них нуждалась. Девочка выросла, стала женщиной, стала хорошим поэтом, хотя дневники удавались ей лучше, и все эти годы хранила под стеклом засушенные цветы. Она много думала о своем тайном поклоннике, но ни разу не попыталась узнать, кто он такой. Она принимала близко к сердцу его анонимные дары и решила, что ответит ему взаимностью: не опубликует свои дневники при жизни. Так она и жила: писала стихи, вела дневник и слушала музыку. После такой истории хочется поверить в Бога, правда, Ллойд?
Ллойд поднял голову с уютного твидового ложа и покачал ею, чтобы лучше сосредоточиться на печальной истории. Потом поднялся на ноги и помог подняться Кэтлин.
– Мне кажется, твой безымянный возлюбленный тоже боец, но только очень странный, – сказал он. – И еще мне кажется, он хочет завладеть тобой, а не вдохновлять тебя. По-моему, он не знает, какая ты сильная. Идем, я отвезу тебя домой.
Они стояли обнявшись в дверях книжного магазина, служившего Кэтлин домом. Когда она подняла голову, Ллойд решил, что надо ее поцеловать. Но Кэтлин мягко оттолкнула его:
– Нет, не сейчас. Прошу тебя, давай не будем спешить, Ллойд.
– Ладно.
– Просто все случилось неожиданно. Ты такой особенный, на других не похожий… Это просто…
– Ты тоже особенная.
– Знаю, но я понятия не имею, кто ты такой, что собой представляешь, где и как живешь. Мне нужны подробности. Мелочи, понимаешь? Ты понимаешь?
Ллойд задумался над ее словами.
– Думаю, да. Слушай, хочешь завтра пойти на званый ужин? Полицейские со своими женами. Тебе, наверно, будет скучно, зато познавательно.
Кэтлин улыбнулась. Его предложение означало полную капитуляцию. Он сам готов был поскучать, лишь бы доставить ей удовольствие.
– Да. Приезжай к семи.
Она отступила в затемненную гостиную и закрыла за собой дверь. Услышав удаляющиеся шаги Ллойда, Кэтлин включила свет и достала дневник. В уме шевелились разные глубокомысленные изречения.
– К черту, – пробормотала она и записала:
Он способен измениться, стать другим. Я буду его музыкой.
Ллойд поехал домой. Остановил «матадор» на подъездной дорожке и обнаружил, что машины Дженис на месте нет, а весь дом ярко светится огнями. Он отпер дверь и вошел. Записка сразу бросилась ему в глаза.
Дорогой Ллойд!
Это прощание, во всяком случае, на время. Мы с девочками в Сан-Франциско, остановимся у одного из друзей Джорджа. Так будет лучше, я уверена, потому что мы с тобой уже очень давно перестали понимать друг друга, у нас совершенно разные ценности. Твое обращение с девочками стало последней каплей. Почти с самого начала, с тех пор как мы поженились, я знала, что ты страдаешь каким-то скрытым патологическим отклонением, хотя умело его скрывал. Но я не позволю тебе заражать своей патологией девочек. Я этого не потерплю. Твои истории разрушительны, как раковое заболевание. Они не должны затронуть Энн, Кэролайн и Пенни. Кстати, о девочках. Я собираюсь записать их в школу Монтессори[32] в Сан-Франциско. Они будут звонить тебе не реже раза в неделю, я за этим прослежу. Приятель Джорджа Роб позаботится о магазине в мое отсутствие. Дай мне несколько месяцев – я решу, нужен ли мне развод. Я тебя очень люблю, но жить с тобой не могу. Не скажу тебе, где мы живем в Сан-Франциско, пока не удостоверюсь, что ты успокоился и не предпримешь чего-нибудь необдуманного. Когда устроюсь, позвоню. А пока будь здоров и ни о чем не беспокойся.
Дженис.
Ллойд положил записку на стол и прошелся по опустевшему дому. Все женские вещи отсутствовали. В комнатах девочек было пусто, в спальне, которую он делил с Дженис, остались только принадлежащие ему вещи, включая темно-синий кашемировый плед, сплетенный Пенни на его тридцать седьмой день рождения.
Ллойд набросил плед на плечи и вышел из дома. Он запрокинул голову к небу в надежде на разрушительный грозовой ураган. Когда до него дошло, что громы и молнии не подчиняются его воле, он рухнул на колени и зарыдал.
Глава 10
Увидев, что металлическая коробка пуста, поэт пронзительно закричал. Раковые клетки материализовались ниоткуда, они сыпались на него с неба, впивались в глаза, валили на холодный асфальт. Он обхватил руками голову и свернулся, как эмбрион, прячась от крошечных канцерогенов, готовых вгрызться ему в горло, и начал раскачиваться взад-вперед, пока все ощущения не притупились. Тело затекло, потом онемело. Почувствовав удушье, он выдохнул, и перед глазами вновь возникла знакомая Ларрэби-авеню. В воздухе не было раковых клеток. Его прекрасного магнитофона тоже не было, но офицер Свинья все еще спал в своей квартире, и раннее утро на Ларрэби-авеню было спокойным. Никаких полицейских машин и других подозрительных автомобилей, никаких фигур в плащах, прикрывающихся газетой. Он сменил пленку двое суток назад, значит, магнитофон скорее всего обнаружили, когда катушки были еще пусты или шла запись, или имелся минимум записанного материала. Если бы ему так безумно не хотелось себя потрогать, он не стал бы рисковать и забирать пленку так рано, но ему нужен был стимул офицера Свиньи и его прихвостня. Они занимались этим на диване. Тем самым, о чем Джулия писала в своей греховной рукопи…
32
Мария Монтессори (1870–1952) – итальянский педагог. Школы Монтессори распространены по всему миру