Что-то щелкнуло в его голове, и он резко остановился. Ну конечно же. Как он мог быть таким идиотом? Он развернулся и, пошатываясь, побежал к тому месту, где оставил ведьму.
Девушка пришла в Гоуст Фолз, чтобы увидеть его. Что означало, у нее был путь для отступления. И транспортное средство.
Он нашел ее, припавшую к земле в нескольких метрах от реки. Ее голова была опущена, она обвила тело руками, быстро растирая его, будто пытаясь помешать теплу испаряться. Когда он подошел, она подняла голову и взглянула на него, полуоткрыв глаза. За несколько минут кончики ее волос заледенели.
Рамсон опустился на колени рядом, обхватил рукой ее шею, чтобы проверить пульс. Она вздрогнула, но не сопротивлялась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Рамсон с притворной обеспокоенностью. Он положил ладони на ее ледяные щеки. – Можешь говорить?
Она приоткрыла потрескавшиеся синеватые губы.
– Д-да.
– Голова кружится? Клонит в сон?
– Н-нет.
Это была явная ложь, но она упрямо вздернула подбородок и смерила его таким непримиримым взглядом, что Рамсон не мог не восхититься твердостью ее характера.
– Нам нужно до заката найти укрытие, – Рамсон оглядел верхушки деревьев, над которыми нависало солнце, скрытое пеленой серых туч и тумана. – Откуда ты? Как добралась сюда?
– П-пешком.
От одного этого слова сердце его почти запело. Это означало, что рядом должно быть укрытие. Он правильно поступил, вернувшись за ней.
– Откуда? Рядом есть город?
Она потрясла головой.
– Изб-ба. Я там живу.
– Далеко?
Она содрогнулась всем телом, и он прижал ее ближе.
От мокрой одежды создавалось ощущение, будто к коже прикладывали мешок со льдом, но Рамсон знал, что тепло его тела должно помочь ей. Когда она отвечала, из ее губ вырвалось облачко пара.
– Два часа.
Рамсон посмотрел на затянутое туманом солнце, которое уже опасно приблизилось к кромке деревьев. Впервые за все это время у него появилась надежда. Он встал, поправил промерзшую одежду и немного размял мышцы. Судороги он еще ощущал – хороший знак.
– Можешь идти, дорогая?
Ведьма начала подниматься, вставать на ноги и чуть снова не рухнула. Рамсон поймал ее за локоть, прежде чем она успела упасть.
– Я держу.
Втереться к ней в доверие, добраться до укрытия. Он посадил ее на спину, тут же почувствовав ледяную твердость ее плаща.
– Обними меня за шею. Чем больше соприкасается наша кожа, тем меньше шансов, что у тебя будет переохлаждение.
Она подчинилась, и он перераспределил вес, поднимая ее повыше. От мышечного напряжения у него разогналась кровь. Это хорошо.
Рамсон сжал зубы. Переставляя ноги, одну за другой, он начал двигаться. На него давило безмолвие белоснежного пейзажа, прерываемое лишь хрустом снега у него под ногами и периодическим треском веток, пока он продолжал углубляться в лес. Неровным голосом, дрожа от холода, ведьма давала указания куда идти.
Вскоре они оказались в чаще леса, в окружении множества высоких северных сосен и сибирских лиственниц, отбрасывавших на них свои тени. Тишина пронзала воздух. Казалось, что лес живой и наблюдает. Холод постепенно пробирался к Рамсону под одежду, под кожу, сковывал кости.
Ведьма замолкла и не шевелилась. Несколько раз ему пришлось растрясти ее, чтобы она оставалась в сознании.
– Поговори со мной, дорогая, – сказал он наконец. – Если ты сейчас заснешь, ты никогда не проснешься.
Он почувствовал, как она встрепенулась в ответ на его слова.
– Как тебя зовут?
– Ана, – выпалила она подозрительно поспешно.
Очередная ложь, но Рамсон лишь серьезно кивнул.
– Ана. Я Рамсон, хотя ты уже и так знаешь. Откуда ты, Ана?
– Добрск.
Он усмехнулся.
– Какая ты разговорчивая.
Он знал городишко Добрск – крошечная, незначительная точка на карте в южной части Кирилии. И все же – несмотря на все усилия скрыть это – в ее речи слышались отзвуки северного акцента, а манера говорить немного напоминала манеру кирилийской знати.
– Чем ты занималась в Добрске?
Он почувствовал, как она напряглась, и вдруг пожалел, что задал этот вопрос. Ему показалось, что ее полузамерзшее и полусознательное состояние было неплохой возможностью разузнать побольше информации. Выпытать ее секреты, а потом шантажировать ее. Во-первых, она была аффиниткой. Но пока это была единственная зацепка. Безусловно, такая могущественная сила родства, как у нее, гарантировала бы ей место в императорских патрулях.
Шестеренки в его мозгу вращались, и он вспомнил ее приказывающий тон, ее осуждающий взгляд, когда он впервые заговорил с ней, наклон ее острого подбородка. Ее, без сомнения, воспитывали в благородной среде – возможно, она скрывала свою силу, чтобы обезопасить себя. В Кирилии подобное было частой практикой: как только у ребенка проявлялась сила родства, ее начинали прятать или подавлять. Это было доступно богачам, наделенным властью и разнообразными привилегиями. Бедняки же, подумал Рамсон, не могли себе позволить никакой защиты.