Разговор этот происходил вечером, как раз на том месте, где проводил вторую половину дня старик. Сказав весь этот бред, он молча вернулся к своему стулу и утвердился на нем неподвижно. Лицо его изгладилось и на нем уже нельзя было прочесть ни одного оттенка чувства.
Мэкама эта тирада сбила с толку. С одной стороны, правда, она была произнесена по внешнему виду сумасшедшим. С другой стороны, он склонен был отнести все это к разновидности шотландского юмора и наглости. И все же он не смог просто так забыть это послание — а выглядело оно именно как послание — из-за серьезности его содержания. Он не стал смеяться про себя над всем этим. Думая уже о другом, он вдруг отметил про себя, что не видел еще на местных жителях ни одной шотландской юбки.
— А костюм я носить буду! — сказал он вслух твердо и повернул к дому. Вернувшись — дорога отняла у него полтора часа, — он обнаружил, что, несмотря на головную боль, все члены его семьи отсутствовали, на прогулке. Воспользовавшись тем, что ему некому помешать, он заперся в гардеробной, стянул с себя неудобное одеяние горца, надел домашний фланелевый костюм, зажег сигару и погрузился в легкую дремоту. Он был разбужен шумом, который подняли в доме возвратившиеся с прогулки дети. Мгновенно напялив на себя юбку и прочие регалии, он появился в гостиной, где был накрыт стол для чая.
Днем он больше не выходил из дому, но после ужина он вновь надел костюм горца — на ужине он был в своем обычном — и вышел на короткую прогулку по берегу. Он решил сначала приноровиться к новому костюму вдали от людей, а потом, когда он станет для него как обычный — показываться при всех. Луна светила ярко, и он без труда спустился по тропинке, лавировавшей меж песчаных барханов, а через некоторое время уже вышел на берег. Был отлив, и обнажившийся пляж был тверд, как камень. Мэкам направился к южной стороне побережья бухты. Там он залюбовался двумя скалами, одиноко стоявшими неподалеку от зарослей дюн. Подойдя к ближайшей, он не удержался от желания взобраться на нее, благо она была невысока. Сидя на вершине, занесенной песком, он любовался вечерним морским пейзажем.
Луна, заслоненная отсюда холмом, только показалась, осветив далекий мыс Пеннифолд и вершину самой удаленной от бухты скалы Шпор — где-то около трех четвертей мили расстояния. Другие скалы были пока скрыты в тени. Прошло совсем немного времени, и луна, выкатившись высоко в небо, залила светом и скалы Шпор, и большую часть побережья.
Мэкаму некуда было спешить, и он с удовольствием наблюдал восхождение ночного светила и то, как под действием его света из тьмы выступают все новые участки пляжа. Он повернулся к морской глади и, поставив руку у лба наподобие козырька, стал обозревать окрестные дали, любуясь покоем, красотой и свободой шотландской природы. Шум, вечерний туманный мрак, раздоры и скука Лондона, казалось, исчезли из его жизни навсегда. В эти минуты он переживал духовный и физический подъем. Дух его раскрепостился, и им овладел возвышенный настрой. Он, не отрываясь, смотрел, на поблескивающую водную гладь, постепенно, ярд за ярдом, накатывавшуюся на пески пляжа — начался прилив. Его слух уловил далекий почти рассеявшийся в атмосфере крик.
— Рыбаки перекликаются, — сказал он вслух и огляделся по сторонам. В то же мгновенье он вздрогнул, взгляд его остекленел. Несмотря на то, что тучи почти закрыли луну и на побережье и бухту опустилась тьма, он сумел увидеть… самого себя! Всего лишь несколько секунд, широко раскрытыми, неподвижными глазами он наблюдал на вершине соседней скалы плешивый затылок, лихо заломленную набок шотландскую шапочку с огромным орлиным пером, которое он так старательно подбирал в торговом салоне… Он инстинктивно подался назад, но ноги подскользнулись на гладком песке — и он стал медленно сползать в песчаную впадину между скалой, на которой стоял он, и той, на которой стояло… Он не обеспокоился тем, что может упасть, так как скала была низка и песчаное дно открывалось всего в нескольких футах внизу.
Его мысли были о двойнике, который к тому времени уже успел скрыться. Чтобы побыстрее достичь terra firma, он решил просто спрыгнуть вниз. Это решение отняло у него всего секунду, но мозг работает быстро, и поэтому, уже приготовившись к прыжку, он заметил, что песок, ровным полотном раскинувшийся под скалой, как-то подозрительно шевелится и перекатывается. Внезапный страх охватил его, ноги подкосились и вместо прыжка, он неуклюже сполз со скалы вниз, ободрав в кровь колени, незащищенные брюками. Юбка же некрасиво задралась. Едва коснувшись поверхности песка, его ноги плавно прошли сквозь него, как нож сквозь масло, и не прошло и десяти секунд, как он стоял в песке, погрузившись уже больше чем по колени. Продолжая медленно проваливаться, он с ужасом осознал, что это зыбучие пески. Он стал лихорадочно шарить руками по неровной поверхности скалы, отчаянно пытаясь отыскать что-нибудь, за что можно было бы ухватиться. На счастье, рука нащупала какой-то острый выступ и инстинктивно вцепилась в него. Он попытался подать голос, но в горле засел ком. Наконец, преодолев сопротивление парализованного в страхе организма, он дико вскрикнул. Через мгновенье вскрикнул вновь, на этот раз уверенней и громче. Звук собственного голоса, казалось, придал ему сил, так как ему удалось продержаться за выступ в камне дольше, чем это ему самому казалось возможным. Слепое отчаяние правило им и его действиями. Вскоре, однако, он почувствовал, что, несмотря ни на какие усилия, хватка его слабеет. И в ту минуту — о, радость — на его крик раздался ответ. Кто-то грубовато по-шотландски крикнул: