— Уверена, что да. Мне говорили, что их находят прямо на пашне или в кюветах дорог.
Так она их и нашла, если на подносе действительно ее «сокровища». Он припомнил камни с окаменелостями.
— А в Канзасе много окаменелостей, скажем, в известняке?
— Это удивительно изобильная на окаменелости местность.
Гаррет поблагодарил ее, повесил трубку и сидел, глядя на записи. Канзас. Штемпель на восстановленном лабораторией сгоревшем конверте, имел цифры 6 и 7. Гарри сказал, что это номера почтовых зон Канзаса. Гаррет пощелкал языком. Неужели след потеплел?
Он снова взялся за справочник, на этот раз ему нужен телефон факультета социологии.
— Мне нужно поговорить с кем-нибудь, кто сможет сказать, где в этой стране имеются немецкие и русские общины.
Прошло довольно много времени, пока секретарша отыскивала нужного человека. Она вернулась с предложением позвонить через два часа, когда придет доктор Исеко.
Гаррет повесил трубку и сидел, глядя в окно. Часть почтового кода и — когда он доберется до этого доктора Исеко — районы немецко-русских поселений все еще не укажут ему точно дом Лейн. Нужен город. На штемпеле были видны и части трех букв. Какие? О или Г, перед ними А, К, К или Х, за ними буква, начинающаяся с вертикальной черты. Он порылся в книжном шкафу, но не нашел атласа или книги с подробной картой Канзаса. Похоже, все-таки придется выходить.
Он поехал туда, где в последнее время черпал основную информацию, — в публичную библиотеку. И тут провел час с указателем почтовых зон. Он искал города, в коде которых были цифры 67 и чьи названия содержали буквы, соответствовавшие комбинации на штемпеле.
В середине списка ему в глаза бросилось название: Пфайфер. Пфайфер! Он быстро просмотрел остальную часть списка. Подходит десять названий. Проверил их местонахождение по атласу. Из десяти два находились в непосредственной близости от Пфайфера: Диксон к юго-западу и Баумен к северо-востоку.
Гаррет отправился на поиски телефона, чтобы позвонить в университет. На этот раз он застал доктора Исеко в кабинете.
— Я пишу книгу, — сказа ему Гаррет. — Мне нужно знать, есть ли в Канзасе немецкие иммигранты, живущие поблизости от русских. И если есть, то где именно.
— Боюсь, что таких в Канзасе нет, — ответил антрополог.
Желудок Гаррета опустился. Он про себя разочарованно выругался.
— А как же города типа Пфайфер?
— В округе Эллис? В Пфайфере и общинах поблизости, вроде Шонхена и Манджора, нет немецких и русских иммигрантов; они были заселены так называемыми немцами Поволжья, иммигрантами из России, которые жили там вдоль Волги и иммигрировали в середине девятнадцатого столетия.
Электричество пробежало по телу. Гаррет почувствовал, как встают дыбом волосы.
— То есть это что-то вроде смеси русских с немцами. А в их языке тоже есть смесь немецкого с русским?
— Конечно. Уникальный язык. Моя аспирантка написала о нем диссертацию.
Клаудиа и т. д. сказала:
— Смесь немецкого с русским.
— А велика ли область, где селились немцы Поволжья?
— Католики в основном в округе Эллис. Но есть и протестантская немецко-русская группа, проживающая в округах Беллами и Бартон, и отдельные поселения в округах Раш и Несс.
Гаррет все это записал. Поблагодарив ученого и повесив трубку, он вернулся в библиотеку и взял атлас. Диксон в округе Раш, Баумен в округе Беллами.
Снова за телефон. Отдел регистрация в Канзасе, справочная Канзаса, справочная округов Диксон и Баумен. Есть ли у них Байберы? Да, есть в обоих округах.
Гаррета охватило возбуждение. Может, он ошибается и Лейн происходит с востока, но Канзас кажется многообещающим. Хорошо. У него есть чувство. Типа Чувства бабушки Дойл. Или кровь призывает кровь. В конце концов в определенном смысле он сын Лейн: она его создала.
Но хоть чувствует, что ключ к Лейн в этих двух маленьких городах, без дополнительного расследования он больше ничего не узнает. И по телефону действовать больше нельзя. Если она связывается с людьми в этих городах, ее могут предупредить, что за ней следят. Чтобы действовать эффективно, нужно укрытие.
Придется ехать туда.
10
Гаррет ожидал, что округ окажется плоским, как тарелка; ничего подобного: коричнево-золотистые холмы, непохожие на холмы Калифорнии и Сан-Франциско, покрытые улицами и домами, были пустынны и уходили к невообразимо далекому горизонту; лишь кое-где виднелись деревья или сооружения. Небо изогнулось над головой бесконечной синей чашей, с небольшими облаками. Солнце даже под очками жгло Гаррету глаза. Подъезжая к Диксону со стороны Хейса, он чувствовал себя мошкой, затерявшейся в бесконечности земли и неба. Может, стоило ехать днем, а не по ночам, как он; спал он днем в маленькой палатке у стоянок. Так он постепенно привык бы к все расширяющемуся горизонту.
Чтобы избавиться от неожиданной агорафобии, Гаррет стал думать о Диксоне, повторяя свою легенду. Он ищет родственников. Когда в прошлом году умерла его бабушка, она оставила письмо. В нем сообщалось, что она не родная мать отца Гаррета. На самом деле Филиппа Микаэляна родила молоденькая девушка, снимавшая у них квартиру и забеременевшая вне брака. Девушка сбежала, покинув новорожденного, а бабушка Гаррета не стала отдавать его в приют, а воспитала как своего сына. Она не знала, откуда родом девушка, но у нее сохранилась фотография, и она помнила, что девушка писала письма в округ Эллис в Канзасе. Сейчас он с предыдущей работой покончил, новую еще не начал и потому решил отыскать настоящую семью своей матери. Он выглядит достаточно молодо, чтобы сойти за внука женщины, родившейся в районе 1916 года.
На фотографии на самом деле была бабушка Дойл. Ей всего семнадцать, и она только что приехала из Ирландии. Твердая карточка лежала в кармане пиджака. Ощупывая ее, Гаррет вспомнил, как две недели назад приехал за ней.
Протянув ему карточку, бабушка сказала:
— Пусть она поможет тебе отыскать ту, кто тебя убил, а потом мирный сон.
Она с первого же момента, как он вошел, знала, что с ним. Ничего не сказала, но он заметил, как она за спинами его родителей коснулась серебряного мальтийского креста, который всегда носила на шее.
— Гаррет, — в ужасе воскликнула его мать, — ты стал кожа да кости!
Отец спросил:
— Что это такое я читал в газетах? Будто твоего партнера подстрелили, а ты ушел из департамента.
Но его внимание было устремлено к бабушке Дойл.
— Бабушка. — Он хотел обнять ее, но она отшатнулась и быстро вышла. Гаррет в отчаянии смотрел ей вслед. — Бабушка!
Мать коснулась его руки.
— Прости ее. Она стареет. С самого нападения на тебя она утверждает, что ты мертв. Наверно, ей нужно примириться с тем, что иногда ее Чувство ошибается.
Гаррет молча поблагодарил мать за то, что она неправильно истолковала причину его отчаяния.
— Понимаю. — Но это не уменьшило боли: в собственной семье его боятся.
У Гаррета застыло лицо. Нельзя просто сказать: "Здравствуй, сын" и "Как хорошо видеть тебя дома". Обязательно нужно набрасываться: "К стене! Расставь ноги. Ты не имеешь права молчать, и все, что ты скажешь и не скажешь, будет использовано против тебя".
Объяснить не просто трудно — невозможно. Тем не менее Гаррет попытался.
Мать побледнела слушая.
— Ты вернешься в колледж?
Он уловил облегчение в ее голосе. Конечно, она рада, что он ушел из полиции: теперь не нужно бояться телефонных звонков.
Но отец сказал:
— Шейн никогда не сдается. Ему четырежды оперировали колено. Ему приходится играть с болеутоляющим, но он всегда играет. И не выходит из игры, когда его слегка ранят. И из-за предстоящего наказания тоже не сбегает.
Неприятно. Гаррет возразил:
— Я ушел не из-за выводов служебного расследования.
— Ты пойдешь к психиатру, как тебе предложили? — спросила мать.
Отец фыркнул.
— Ему не нужно уходить в резерв; просто нужно перестать беспокоиться о себе. — Он жестко посмотрел на Гаррета. — Ты должен просить о пересмотре, принять наказание достойно и продолжить работу.