АВГУСТ. Почему «была»?.. Она есть…
ХУДОЖНИК. Да. Есть… Август, меня трижды вызывали на Лубянку, и я трижды отказывался подтвердить донос… Нам устраивали очные ставки, и я всячески давал понять твоему отцу, что ничего не сказал и ничего не скажу…
АВГУСТ. А мать вызывали на очные ставки?
ХУДОЖНИК. Да…
АВГУСТ. И что?..
ХУДОЖНИК. Мона молчала.
ПЕВИ. Почему вы её не вылечили?.. Почему?..
ВИКТОР. О чём ты говоришь, сестрёнка. Мы не вытянем эту тему, господа. Примитив пересажал в психушки сотни тысяч людей. Объясните им, маэстро, этим жителям Эльдорадо, что для искусства тема одной человеческой судьбы погибла. И что Ад отличается от Рая своим пышным однообразием…
АВГУСТ. А я был на суде?
ХУДОЖНИК. Ты у нас в детской играл с Виктором.
АВГУСТ. Ты его видел после пыток?
ХУДОЖНИК. На одной из очных ставок… Твой отец смеялся…
АВГУСТ. Над кем же он смеялся?
ХУДОЖНИК. Над ними…
АВГУСТ. Скрывал свою боль…
ХУДОЖНИК. Он не боялся пыток.
Август смеется.
АВГУСТ (резко оборвал свой смех). Не чувствовать боли — какое несчастье для художника… А ты не ошибаешься?..
ХУДОЖНИК. Меня не пытали…
АВГУСТ. Но его пытали.
ХУДОЖНИК. Твой отец сам себе выбрал смерть. Если бы он всё отрицал, он мог бы сохранить свою жизнь… Но он ничего не отрицал…
АВГУСТ. Но почему же он не отрицал? Ведь он знал, какой масти его противники. И разве для него было важно, что они о нём подумают?
ХУДОЖНИК. Я тебе говорил, он ни в чем не умел идти на компромиссы. И для него всегда было важнее, что он сам о себе подумает. Это он называл чувством превосходства человека над скотиной… Он относился к коммунистам брезгливо…
АВГУСТ. Его долго допрашивали?
ХУДОЖНИК. Кажется, весь апрель.
АВГУСТ. Весна — отличное время для пыток.
ХУДОЖНИК. Ему надоели их вопросы. Одни и те же. Он от них отупел. Но предать смысл своей жизни, предать самого себя, он не мог. И поэтому ничего не отрицал…
АВГУСТ. Не отрицал или признался?..
ХУДОЖНИК. Если это называется признанием, то твой отец признался из презрения к палачам… И всё-таки я не поверил…
АВГУСТ. Кому?
ХУДОЖНИК. Шантаж, обычная провокация… Они легко подтасовывали карты… Тогда ввели твоего отца…
АВГУСТ. После пыток?..
ХУДОЖНИК. Послушай, Август, я не присутствовал на пытках и режима Лубянки не знаю. Может быть — после, а, может быть — до…
АВГУСТ. Досадить своей смертью — последний протест, последняя возможность мыслящего человека положить свою свободную голову на плаху… Горькая ситуация, но она всегда, во все времена остается за нами…
ВИКТОР. Брось, Август. Это красивый жест. И никто, кроме палачей, на него не обращает внимания. А палач — тщеславен… Уважаю достойных противников — эту фразу произносят все палачи, чтобы, избави Бог, не подумали, что они отправляют на эшафот безобидное существо…
ХУДОЖНИК. Твой отец не хотел им уступать ни в чем, ни на йоту… Он и на допросе над ними смеялся…
Звонит телефон.
ВИКТОР. Але!.. Господин Профессор, вас просят к телефону.
ПРОФЕССОР. Але!.. Хорошо… Спасибо. (Вешает трубку.) Простите, господа… Август, мы будем в Москве ещё три дня… Вы можете прийти в гостиницу в любой час. «Националь», двадцать первый номер. Вот моя визитная карточка… Я не настаиваю, но через три дня мы уезжаем в Америку. Я хочу предпринять последнюю попытку спасти вашу мать. Операция сложная, не исключен летальный исход. И вы больше её никогда не увидите… Это было главной причиной нашего приезда в Москву… Если бы у меня была хоть незначительная надежда на её выздоровление, я бы переждал ещё и предпочел бы, чтобы вы встретились с ней при других обстоятельствах… А сейчас мне пора. (Выходит из-за стола.)
АВГУСТ. Всего доброго.
ХУДОЖНИК. Вы так долго добивались встречи и вдруг…
ПРОФЕССОР (смотрит на часы). Мне только что позвонила медсестра. Проснулась Мона. В шесть часов я должен сделать ей укол.