Но из всех наук Калмык совершенствовался лишь в одной — шевелении ушами. Так что Аграфена Ивановна вскоре бросила сие бесплодное занятие, но кормила его едой с барского стола и справляла добрую одежду. Позже женила его на сенной девушке, красавице Аленке. Через неделю после свадьбы Аленка бросилась в Москву-реку.
Когда Калмык стороной узнал о готовящемся убийстве, заговорщики перепугались. Они были уверены, что тот донесет на них. Но Лешка пообещал ему пять рублей, и Калмык с радостью согласился быть самым деятельным участником предприятия.
И вот теперь, растянув в улыбке рот до ушей, он радостным шепотом выдавил:
— Старуха храпит как мертвая! И сестра ваша с ней рядом уснувши. Сам проверял.
Лешка задумчиво почесал грудь. Потом сплюнул под ноги:
— Если Надька… в случае чего… Ну, лопоухий, сам понимай: чтоб свидетелев не было!
Калмык согласился:
— Вы, конечно, дело говорите. На хрена они, свидетели? С ними, едрена вошь, одна морока. Без свидетелев дело будет крепче. Барин, к нам Ванька Сизов напросившись. «У меня, — говорит, — от плотницкой работы в руках точность есть. Я не промахнусь, коли доверите!»
— Кто таков?
— Ванька-то? Да беглый мужик князя Куракина, а к нам пристамши.
— Смотри! Ты позвал, ты за него и ответишь, коли что не так. Ну, Калмык, черт полосатый, мужик веселый, начинай, веди народец.
Ночь была сказочно прекрасной. Тихий ветерок чуть шевелил листья сада. С мягким стуком порой роняли на землю яблони давно поспевшие плоды. Ясный свет луны фосфорическим светом заливал пространство. Воздух был напоен запахом трав, плодов, теплой земли.
Но кучка людей, собравшихся для дела необычного и страшного, этих красот не замечала. Впереди, поблескивая наточенным топориком, бодро шагал Ванька Сизов. Шурша опавшими листьями, шаркал за ним кривыми ногами Калмык. Все были в куражно-приподнятом настроении.
Они уже подошли вплотную к тени, которую отбрасывал дом, как за соседним забором, гремя тяжелой цепью, яростно залаял пес. Тут же со всех сторон Большой Никитской его дружно поддержали десятки собачьих глоток. Первым пришел в себя Ванька Сизов. Он ядовито хихикнул:
— Никто не обдриставшись? Тогда айда за мной! — И он полез по загодя приготовленной лестнице.
На втором этаже чернотою выделялось растворенное окно. Мелькнув задницей, в проеме скрылся плотник; За ним забрались остальные. Здесь находились две пустовавшие комнаты. На всякий случай они были давным-давно закрыты снаружи. Злоумышленники, подавленные темнотой помещения и серьезностью предстоящих событий, медленно двинулись к дверям. Половицы громко и жутко скрипели. Казалось, вот-вот вскочит с постели хозяйка и заголосит на всю улицу, позовет будочника. И тогда…
Вдруг, отвратительно заскрипев ржавыми петлями, словно сама собой стала растворяться двустворчатая дверь. На пороге в неверном дрожащем свете лучины все разглядели сенную девку Катьку Данилову, сменившую утопленницу — юную жену Калмыка. Авдотья, без дела наболтавшая ей о готовящемся, сама была тому не рада: Катька донимала ее просьбами «принять в кумпанию».
— Хрен с тобой, — решил Лешка. — Дам тебе рупь да еще материнскую шубу бархатную. — И он подмигнул девке: — Только и ты меня уважай, а то прошлый раз в птичнике дюже грубая была, отталкивала.
Катька махнула рукой:
— Скорее, сюда!
Все гурьбой ввалились в спальню. Катька повыше подняла лучину, осветив постель и две лежащие на ней фигуры — мать и дочь.
Перекинув топорик из руки в руку, вперед выступил Ванька. Деловито оглядел лежавших, словно собирался бревна тесать, засучил повыше рукава легкого кафтана, поставил на пол возле дверей топорик и приблизился в Аграфене Ивановне. Он сдернул с ее плеч одеяло и цепко ухватился за ее морщинистую загорелую шею. Все затаили дыхание.
Вдруг воеводша резко рванулась, стряхнула с себя эти волосатые клешни и, дико озираясь, вытаращив глаза, вскрикнула:
— Ты, ирод, что делаешь? Пошел вон…
Но договорить она не успела.
Иван вновь уцепился за ее шею, навалился всем телом. Под его железными пальцами что-то хрустнуло.
Воеводша начала судорожно трястись, изо рта пошла пена.
Вдруг вспомнив про топорик, Ванька схватил его и с силой стукнул Аграфену Ивановну обушком по лбу. Та затихла — навеки.