Мне показалось, что змея мертва. Может быть, ее переехала машина. Но на всякий случай я вытащил заводную рукоятку и швырнул в гадину. Железо со скрежетом ударилось о камни точно в том месте, где только что неподвижно лежала плоская голова с ядовитыми зубами. Но там уже никого не было. Эта змея не была ни мертвой, ни слепой. Она долго лежала на камнях. Может быть, часы, а может быть, и дни, но по-прежнему была быстрой, как молния, в минуту опасности. Когда я бросил в нее рукоятку, она мгновенно скользнула в сторону и исчезла.
Фигура человека, исчезнувшего в лесу, маленький горячий вихрь, который пролетел мимо меня, свернул и понесся над дорогой, и желтая гремучая змея, лежащая в рытвине - вот и все, что я видел, пока возился с мотором у въезда на Топкую дорогу.
Я не засекал время, но знаю, что попал туда вскоре после заката и провозился до темноты. А это добрый час. Застрял я примерно в десяти милях от озера Мертвого Жениха.
Рукоятка отлетела в высокую траву у края дороги, но я не пошел ее доставать. Все равно ничего не выйдет, даже если крутить всю ночь, не устранив причину поломки. Я поднял капот и попытался поставить диагноз.
Не могу похвастать, что я хороший механик. Но внутренняя механика автомобиля сходна с человеческой. Внутри машины тоже много разных органов, и их работа может нарушаться по самым разным причинам. Я должен был разобраться в моторе и попытаться понять, для чего предназначена каждая деталь, и как они все взаимодействуют. Любому автомеханику это ясно с первого взгляда. Но, может быть, если бы ему пришлось в первый раз оперировать человека, ему тоже пришлось бы надолго задуматься. Однако если бы у этого механика была голова на плечах, он смог бы разобраться, как взаимодействуют между собой органы и ткани, руководствуясь своим здравым смыслом. А мне не хочется думать,
что я глупее его.
Наверное, в систему подачи горючего попала какая-то грязь.
Это единственная причина, по которой мотор может вот так глохнуть. Дело наверняка именно в этом. Я вспомнил, что у меня" была когда-то такая же неприятность с моим старым "Драконом". Только в. тот раз толковый механик быстро нашел и устранил неполадку, так что мне не пришлось до изнеможения вертеть рукоятку.
Насколько я помню, это не очень сложная процедура. Все, что мне нужно сделать - это открутить маленькую гайку, отсоединив бензопровод, прочистить маленький фильтр и выдувать грязь из бензопровода, пока не потечет чистый бензин. А потом снова закрутить гайку. Всё это займет не больше пяти минут. Нужен только маленький ключ. Мне нужно было сразу попытаться найти неисправность, а не терять столько времени даром. Тогда у меня не было бы этой ужасной головной боли, и я был бы уже на полпути к Данбери.
Я поднял сиденье, чтобы достать инструменты, но там оказался только домкрат с рукояткой, монтировка и связка ржавых цепей. Это было чертовски глупо. Мне нужен был всего лишь маленький ключ или хотя бы плоскогубцы. Но я не мог открутить эту гайку ни пальцами, ни зубами. Я заглянул в багажник, но там не было ничего, кроме моей сумки и саквояжа с хирургическими инструментами. Ни один из моих инструментов для этой работы не годился, и я снова захлопнул крышку.
С тех пор, как я свернул на Стоуни-Фолз, мне не попался ни один обитаемый дом, где можно было бы одолжить ключ. Эта ковыляющая фигура, исчезнувшая в лесу, и заросшие травой рытвины Топкой дороги тоже не обещали ничего хорошего. Поэтому я решил идти вперед, к Стоуни-Фолз.
Я оставил пиджак на сиденье машины, а ключи в замке зажигания. Казалось невероятным, что кто-то может пройти по этой забытой Богом дороге, пока меня не будет, но я на всякий случай вынул из кармана пиджака конверт, который дала мне экономка старого Джона Бухена, сложил его и сунул в задний карман, В этом толстом туго набитом конверте должно быть с полсотни банкнот. Я подумал, что если старик велел ей положить пятьдесят бумажек по одному доллару, то это довольно скудный гонорар. Более вероятно, что там лежат пятьдесят десяток, пять сотен долларов - очень щедрая плата за невыполненную работу.
Я шел в сгущающихся сумерках под громкое пение цикад. Дорога оставалась все такой же узкой и каменистой. С обеих сторон она была ограничена глубокими кюветами, заполненными пыльной, вытянувшейся в пол человеческого роста травой. А за ними непрерывной стеной тянулись поросшие вьющимся ядовитым кумахом каменные заборы. За заборами начинались дубовые и сосновые леса, да кое-где мелькали серебряные березовые рощицы. Через сотню ярдов дорога повернула, и машина исчезла из виду. Пройдя четверть мили, я увидел справа старое обшитое гонтом здание фермы. Дом стоял в сотне футов от дороги, среди высоких трав разросшегося утесника. Я подошел поближе и остановился, глядя на дом. Но окна были незастеклены, а развалившаяся труба лежала бесформенной грудой кирпича. От крыши остался только конек и стропила, словно голый скелет, сквозь который просвечивало серебристое вечернее небо. Даже брешь в каменной ограде, где прежде была калитка, так заросла высокой сорной травой, что по дорожке невозможно было пройти.
Я успел отойти на несколько шагов от дороги, пока понял, что дом заброшен. Вдруг я почувствовал, что нога коснулась чего-то мягкого. Я посмотрел вниз: на траве лежала старая, потерявшая форму голубая фетровая шляпа.
Вид у нее был чертовски странный. Поля были вырезаны по всему кругу зубчиками, смахивающими на зубья пилы, в тулье прорезаны дыры в форме крестов и звездочек, как это иногда делают мальчишки. Шляпа просто лежала под ногами, и вокруг не было никого, кому она могла бы принадлежать. А со всех сторон в заросших сорняками полях и лесах звенели цикады.
Не знаю, что заставило меня наклониться и поднять эту шляпу. Может быть, ее цвет. Она была перепачкана въевшейся грязью и жиром. Но из-под грязи и пятен проглядывал приятный светло-голубой цвет. Я всегда питал слабость -к светло-голубым шляпам, хотя они редко бывают в наших магазинах. Последнюю такую шляпу я купил, когда учился на выпускном курсе медицинского института. Я проносил ее лет пять и носил бы до сих пор если бы моя секретарша не взбунтовалась. Я храню ее так же, как большинство мужчин хранит свои старые шляпы - в шкафу у себя на Западной, 511.
Шляпа, которую я подобрал, несмотря на свой ужасный вид, была сделана из хорошего фетра. И неудивительно - на ней стояло клеймо магазина Хакслера на Пятой авеню, где я тоже всегда покупаю свои шляпы. Я вытянул наружу подкладку. Присмотревшись повнимательнее, я увидел на потемневшей ткани след от наклеенных инициалов бывшего хозяина. Сейчас они были счищены, но след четко выделялся на покрытой пятнами поверхности. Я отчетливо увидел свои собственные инициалы:
Это была моя собственная шляпа. Моя, и ничья больше. Совершенно сбитый с толку, я озадаченно смотрел на ее искромсанные поля. Когда же я видел ее в последний раз? На прошлой неделе или в прошлом году? А может быть, вчера? Когда человек откладывает какую-нибудь вещь, ему всегда кажется, что она лежит на том же месте, где он ее оставил. Образ этой вещи хранится в его памяти. Да, пожалуй, прошло уже немало месяцев с тех пор, как я в последний раз видел эту шляпу на полке своего шкафа. Может быть, во время какой-нибудь уборки миссис Милленс в порыве "уборочного энтузиазма", как она сама это называет, отдала ее привратнику или людям из Армии Спасения, не удосужившись даже сообщить мне об этом.
У меня появилось ощущение, будто я лишился чего-то родного. Я никак не мог от него избавиться. Шляпа оказалась на заброшенной дороге в сотне миль от дома. Грязная и искалеченная, она была когда-то неотъемлемой частью моего облика и моей личности. Шляпа ближе человеку, чем галстук и даже перчатки. Это своего рода символ нашей индивидуальности, профессии и положения обществе. Корона короля и чепец крестьянки, шляпа банкира и ковбойское сомбреро - головной убор и то, как человек его носит, показывает его характер и определяет стиль. Эта шляпа когда-то была моей, и я носил ее немного набок.