– Это…
– Хираэт. Мамина лютня.
Тэм это знала. Конечно же она это знала. Мама однажды сказала, что Хираэт – самое любимое, что у нее есть, разумеется после Тэм и Тука. «А как же дядя Бран?» – спросила тогда Тэм, и мама заливисто рассмеялась. «Хираэт я люблю больше, – шепнула она дочери. – Только ты дяде не говори».
Отец положил лютню на стол, расшнуровал чехол и бережно высвободил старинный инструмент из белого дерева. Хираэт была прекрасна: на ладонь длиннее обычной лютни, с полированными костяными колками и плоским корпусом в форме сердца.
Кашлянув, Тук сказал:
– Возьми ее с собой. По-моему, мама этого хотела.
И все стало ясно. Завтрак, выстиранное белье, котомка у двери.
Тэм можно уходить. Отец ее отпустил.
Она рванулась к отцу и сжала его в объятьях. Он был крепок, как огромный дуб. Его руки сомкнулись вокруг нее, а она зажмурилась и наконец-то вздохнула полной грудью, будто не дышала целую вечность.
– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо, пап. Я буду тебя навещать.
– Нет, не будешь.
– Буду. Вот мы выполним заказ в Злодебрях, и я попрошу…
– Нет, – ответил он. – Не смей возвращаться, Тэм.
Она удивленно отстранилась:
– Почему?
– Потому что я не желаю тебя больше видеть.
Слова хлестнули ее, как пощечина.
– Ты меня ненавидишь? – холодно спросила Тэм.
– О боги, нет, конечно. Я тебя очень люблю. Больше жизни. Но когда погибла твоя мать, я сам чуть не умер от горя. И умер бы, если бы не ты. – Он обхватил ладонями ее лицо. – Я вижу ее в твоей улыбке. Я слышу ее в твоем смехе, клянусь Летним Королем. Пока ты жива, Тэм, живет и она. Понимаешь? Я не хочу тебя отпускать, но и удержать тебя не могу. Я это понял.
Она сжала его большую заскорузлую ладонь:
– Но почему тогда мне нельзя возвращаться?
– А вдруг ты однажды не вернешься? Или вообще не вернешься? Если ты уйдешь и… и погибнешь, то я себе этого никогда не прощу. Лучше тебя не видеть, веря, что ты жива, что ты где-то там, свободная и счастливая… С этим я могу смириться. Но ждать твоего возвращения, думать, почему тебя долго нет, и… Нет, я так не могу… – Он осекся, давясь рыданиями. – Прошу тебя, Тэм, не заставляй меня. Так будет лучше.
– Значит, я вот так уйду – и все? – спросила она.
Она не плакала, нет, но по щекам катились горячие слезы.
– Ступай, – негромко сказал он. – Иди, раз уж в душе Жуть свербит.
Пока она доедала завтрак, Тук сложил высохшее белье в котомку. Они о чем-то разговаривали, но потом Тэм так и не вспомнила, что они говорили друг другу. А когда слова кончились, она уже стояла с котомкой на одном плече и с лютней на другом.
Тренодия сидела в дверях. Тэм сгребла ее в охапку, ткнулась носом в пушистый мех.
– Присматривай за папой, – прошептала Тэм. – Не дерись с котами и остерегайся бесов-мусорников.
Она подобрала оброненную отцом желтую ленточку и быстро повязала кошке красивый бантик.
Ей очень хотелось задержаться подольше, провести еще немного времени с отцом, но Роза вчера предупреждала, что банда двинется к арене с утра пораньше, и Тэм боялась опоздать.
Они обнялись в последний раз. Она вцепилась в отца, будто под ногами у нее разверзлась бездна, и с трудом набралась смелости разжать объятья.
Когда Тэм отошла шагов на десять, Тук, забыв о своем нежелании проявлять какие-либо чувства, начал давать ей советы:
– Постарайся не промокнуть. И одевайся потеплее. И чтобы никакого табака, царапки или выпивки.
– Да ну тебя, пап!
– В общем, знай меру. И не заводи шашни в банде.
Тэм обернулась:
– Ты шутишь, что ли?
Он пожал плечами и попытался улыбнуться, но не получилось.
– Я очень тебя люблю, Тэм. И всегда буду любить.
– Знаю, – сказала она, повернулась и понеслась со всех ног.
«Бастион бунтарей» все еще стоял у входа в «Залог успеха», когда Тэм, запыхавшись, вбежала во двор. Кожаные лямки чехла и котомки больно натерли ей плечи. Она согнулась пополам, упираясь ладонями в колени, и ткнула кулаком себе в живот, где уютно обосновавшийся спазм уже начал украшать свое новое жилище. Тут дверь ковчега с грохотом распахнулась, и от неожиданности Тэм едва не взвизгнула (нет, все-таки взвизгнула).
По задней лесенке из ковчега вышел какой-то тип в бледно-розовой рубахе и пышных ярко-желтых шальварах. На нем был шелковый шарф – такой же пронзительно-желтый, как шальвары, – повязанный под остроконечной бородкой, и огромная шляпа, похожая на пенек с торчащими песцовыми хвостами.
Небрежно прислонившись к стенке ковчега, странный тип какое-то время наблюдал, как Тэм переводит дух. В одной руке неизвестный держал чайную чашку, над которой вился парок, а в другой – трубку с длинным чубуком. Сделав несколько ленивых затяжек, он сдвинул шляпу на затылок и всмотрелся в Тэм: