Это наследственный знак? Символ судьбы? Или дома Габсбургов и герцогов Лотарингских имели общих предков с семьей Фарнелло, как та имела их с родом де Багателей?.. А может быть, подобно изумрудным колье это шло от их общего предка Саладина?
Вернулся дон Рамон с меховым одеялом и подушкой.
Зефирина и словом не обмолвилась о своем открытии. Дон Рамон, поставив у стола походную кровать, сделал Зефирине знак переложить голову Карла на подушку, а сам перетащил тело на одеяло, закутав грудь и ноги короля.
Освободившись от своего бремени, Зефирина встала, ее слегка пошатывало. Она смотрела на владыку мира, лежащего неподвижно, словно мумия. Карл V спал как ребенок. Дон Рамон увлек Зефирину в смежный с кабинетом будуар. На маленькой фаянсовой плитке там грелся медный кувшин.
Дон Рамон знаком пригласил Зефирину сесть, снял с плитки кувшин и налил коричневую маслянистую жидкость в чашку, которую и протянул молодой женщине. Зефирина с недоверчивостью кошки понюхала это варево. Запах был ей незнаком. Тень улыбки мелькнула на суровом лице дона Рамона.
– Можете пить без страха, сударыня. Это называется какао. Бобы сначала обжаривают, чтобы затем растолочь. В прошлом году их привезли его величеству из Новой Испании его капитаны. Этот напиток возвращает силы, что вам, я думаю, сейчас необходимо…
На колокольне пробило три часа. Увидев, что дон Рамон пьет коричневую жидкость, Зефирина решилась пригубить. Поначалу вкус какао разочаровал ее – она нашла его слишком крепким, горячим, медово-сладким и пряным, однако мало-помалу выпила всю чашку. И когда заметно повеселевший дон Рамон предложил ей вторую, она с удовольствием согласилась.
Дон Рамон придвинул табурет и сел напротив Зефирины.
– Сударыня, волею случая вы сегодня узнали государственную тайну. Его величество может погибнуть от болезни, если окажется один… Его с детства мучили ужасные припадки… Как вам, наверное, известно, сам Цезарь страдал ими. Кажется, этой болезни подвержены лишь высшие существа.
Зефирина отставила чашку и встала.
– Дон Рамон, я никому не скажу, если вы этого опасаетесь, о болезни императора. Я вижу в нем сейчас не государя, но человеческое существо, которое нуждается в помощи другого человеческого существа. Его судьба была в моих руках. Несмотря на постигшие меня несчастья, которыми я обязана Карлу V, я рада, что не поддалась самым низменным инстинктам… не зарезала и не отравила его… Я могла бы просто предоставить его своей грустной участи… но бывают в жизни минуты, когда не думаешь о последствиях своих поступков. Жизнью своей, душой своего супруга клянусь никому не рассказывать об этом. Но если мой супруг погибнет или уже погиб по приказу императора, я буду считать себя свободной от клятвы. Теперь вы можете убить меня или отрезать язык… если это сможет вас успокоить относительно судьбы Карла. Кровопийцы, ведь кровопиец рифмуется со словом австриец… Прощайте, мессир, и спасибо за какао.
Зефирина выпалила все это со столь характерной для нее дерзостью и, не поклонившись, направилась к двери.
В два прыжка дон Рамон преградил ей путь. Зефирина невольно вздрогнула. Мрачный идальго позвонил в гонг. Появился заспанный солдат.
– На контрольных постах никого нет, что произошло? – сурово спросил дон Рамон.
– Была смена, сеньор, – жалобно пробормотал стражник.
– Позже мы поговорим об этом с Эррерой. Пажа для сеньоры, – приказал дон Рамон.
Затем, обернувшись к Зефирине, он как-то странно прошептал:
– Доброй ночи, сударыня. Вы заблуждаетесь, вы приобрели этой ночью могущественного союзника, и, возможно, не того, о ком думаете…
С этими загадочными словами дон Рамон передал Зефирину под охрану пажа с факелом, а затем тяжелым взглядом долго провожал тонкую фигурку молодой женщины в пышных юбках, которая постепенно исчезла в темных коридорах Алькасара.
ГЛАВА XII
ВСЕМИРНАЯ МОНАРХИЯ
Когда Зефирина скрылась из вида, дон Рамон вернулся в будуар, прошел в кабинет императора и, наклонившись над столом, по-отечески пощупал теперь уже прохладный лоб Карла V, отер с уголков его губ остатки розоватой пены и проверил пульс. Успокоенный и уверенный в том, что после кризиса император, как обычно, проспит до утра, словно новорожденный, он взял с черного стола шкатулку кованого железа. Ключ торчал в скважине. Не колеблясь, дон Рамон повернул его. Шкатулка была наполнена запечатанными пергаментными свитками, перевязанными красными, синими и желтыми лентами.
Каждый цвет имел свое значение. Дона Рамона интересовали только свитки с красной печатью. Не вскрывая их, он проглядывал первые слова каждого пергамента и те, что его не интересовали, складывал обратно в шкатулку. Наконец, в руках у него остался один свиток.
При дрожащем пламени свечи он прочел начало: «Летр де каше»[40].
«Узник Фульвио Карло Массимо Корнелио Бенвенуто, бывший князь Фарнелло, бывший сеньор Селинота и де Седжеста, граф Сиракузский, барон Агридженте и Илла, герцог обеих Сицилий, маркиз де Салестра лишается всех своих титулов, земель и владений. Узник будет каз…»
Рамон не мог прочесть дальше, не сломав печать. Он положил пергамент на видное место на стол, закрыл шкатулку на ключ, вынул его из скважины и в задумчивости сел в кресло.
Пробило шесть, и солнце стояло уже довольно высоко, когда один из офицеров приподнял портьеру императорского кабинета.
Видимо, дон Рамон задремал. Он встал и передал капитану шкатулку, содержащую последние распоряжения Карла V. Их предстояло отправить министрам в Толедо, у которых имелся дубликат ключа. Офицер поклонился и вышел, не заметив спящего императора.
Дон Рамон потянулся, удостоверившись, что все это время Карл спал, и пошел в будуар приготовить какао.
Когда дон Рамон вернулся в кабинет, Карл V сидел в кресле, недавно оставленном его наперсником.
Совсем, видимо, оправившись, император читал свою любимую книгу: «Caballero determinado»[41] Оливье де ла Марша.
Этот рыцарский роман, главным героем которого был его предок Карл Смелый, всегда благотворно действовал на больного после припадка.
Дон Рамон безмолвно приподнял портьеру, пропуская отца приора Диего, духовника Карла.
Император опустился на колени. Помолившись в течение нескольких минут, он, как обычно по утрам, исповедовался на ухо священнику, затем причастился.
Едва капеллан ушел, дон Рамон хлопнул в ладоши, и, словно в хорошо отрепетированном балете, появился, неся в руках тазик и чистое белье, лакей-цирюльник, фламандец Матиас из Брюгге.
Во время путешествия император с удовольствием освободился от утомительных придворных церемоний, происходивших в Толедо. Он вновь углубился в чтение, а в это время Матиас, раздев своего государя, протер его белое, костлявое, но хорошо сложенное тело и превосходные нога уксусом, помассировал лоб и затылок, протянул ему чистую рубашку с гофрированным воротником, побрил его и подстриг, натянул чулки, штаны с буфами, бархатный колет и, в завершение, повесил на шею цепь с орденом Золотого Руна.
– Да благословит тебя Господь, мой славный Матиас! – произнес с улыбкой Карл, который в узком кругу своих приближенных почти не заикался.
Он протянул фламандцу руку для поцелуя. Приложившись с неподдельной горячностью к императорским пальцам, Матиас из Брюгге удалился.
– Какие у нас новости сегодня утром? – спросил Карл V, не отрываясь от книги.
Дон Рамон пригубил из чашки дымящееся какао, прежде чем передать ее императору. Этот ритуал позволял избежать отравления, которого постоянно нужно было опасаться.
– Кажется, король Франциск вне опасности, сир, – проговорил наперсник.
Он впустил лакея, который внес круглый столик на одной ножке, уставленный разнообразными блюдами.
– Итак, нам нужно всего опасаться! – процедил Карл.
Император пил, можно сказать всасывал своими толстыми губами, какао, а дон Рамон тем временем тщательно пробовал пищу.