Наступил день отплытия. С мая по сентябрь флотилии отплывали регулярно.
Какая радость для народа, столпившегося на берегах реки! Чтобы лучше защититься от французских и английских «проклятых корсаров», круживших вокруг испанского золота, флотилии Карла V имели приказ отплывать в количестве из десяти или пятнадцати судов, иногда больше, но никогда меньше, причем торговые суда должны были уходить в сопровождении военных кораблей и галер.
Это было восхитительное зрелище: паруса постепенно надувались, увлекая корабли с пестро раскрашенными бортами по зеленым волнам Гвадалквивира.
Загородившись рукой от уже довольно сильного солнца, Зефирина наблюдала за этой картиной, стоя посреди толпы на берегу.
– «Тринидад»!
– «Дончелла»!
– «Дон Бенито»!
– «Санта Клара»!
– «Сантьяго»!
Севильцы пальцем указывали на корабли, узнавая их имена, выгравированные золотом на корме.
– Отплытие – это прекрасно. Но мне больше нравятся возвращения, – пробормотал суконщик, сосед Зефирины.
– Почему, сеньор? – вежливо спросила молодая женщина.
– Мамочки! Юная невинность, – провозгласил суконщик. – Потому что при возвращении корабли полны и привозят нам богатства. В прошлом апреле восьмого числа, малыш, ты мог бы это увидеть. Потребовалось шесть дней, чтобы выгрузить сто три воза серебра, золота, жемчуга, драгоценных камней и шелка… Никогда еще живому человеку, не доводилось видеть таких сокровищ. Ой-ей-ей!
Суконщик, вспомнив об этом, восторженно перекрестился. «А я никогда не видела никого, кто так бы любил золото, как эти люди», – подумала Зефирина.
Она оставила суконщика и спустилась поближе к берегу. Отсюда она могла слышать крики боцманов, командующих маневрами.
Посреди всей этой суматохи карканье Гро Леона заставило Зефирину вздрогнуть.
– Satan! Santiago![71]
Зефирина взглядом нашла судно. Это был большой галион водоизмещением в две тысячи тонн с двумя палубами и четырьмя ярусами под кормой. Судя по его вымпелу, это был Nao Capitana[72], командующий конвоем.
Более тяжелый, чем современный корабль, но более легкий в управлении благодаря вытянутому корпусу, этот сияющий галион покачивался на волнах по меньшей мере в ста двадцати саженях от берега.
На реях сновали grumetes[73], распуская паруса и брамсели, чтобы привести корабль в движение.
– Santiago! Sacristi! Cantiago![74] – возбужденно повторял Гро Леон, кружась вокруг Зефирины.
Солнце слепило молодую женщину. Понимая, что пытается сказать ей галка, Зефирина внимательно разглядывала пассажиров на корме корабля.
«Толстый капитан, второй помощник, старший лоцман, два идальго, капеллан, трубач, который оглушительно трубил в свою трубу… Какая-то женщина в черном, стоит боком, облокотившись на тонкие перила из позолоченного дерева».
Зефирина вздрогнула. Она узнала эту осанку, этот надменный силуэт дикой пантеры. Как бы подчиняясь этому взгляду, прикованному к ней, женщина в черном повернулась к берегу. При этом движении полы ее плаща поднялись на ветру и разошлись.
Крик раненого зверя, который издала Зефирина, затерялся в приветственных криках толпы.
Женщина в черном держала на руках РЕБЕНКА!
ГЛАВА XIX
КОРОЛЕВСКИЕ ПИРАТЫ
– Донья Гермина… Она увозит Луиджи! – рыдала Зефирина.
Ускользнув от слежки, злодейка сумела подняться на борт корабля.
Пробиваясь сквозь толпу, Зефирина бежала вдоль реки.
– Баркас, скорее… Ее надо догнать!
Понимая, какая разыгрывается драма, Пикколо и мадемуазель Плюш старались настичь свою хозяйку.
– Твой баркас, парень! – умолял Пикколо.
Рыбак не хотел ничего слышать. Ему было жаль своей лодки. Пикколо искал в карманах какой-нибудь завалявшийся реал.
– Остановите корабль… Эта женщина увозит моего ребенка!
Зефирина цеплялась за альгвасила, указывая на галион. Обязанный следить за порядком в городе, полицейский резко вырвался из ее рук.
– Успокойся, парень, или я посажу тебя за решетку за пьяный дебош!
– Остановите корабль, ради Бога, – стонала Зефирина.
Она бежала, задыхаясь, вдоль набережной. Далеко позади Пикколо уселся в баркас и энергично греб, чтобы догнать Зефирину.
– Sang Dieu! Salope! Serment! Saucisse! Sardanapale![75]
Гро Леон, словно обезумев, с карканьем кружил над Зефириной. Она выбежала за городскую черту, обогнав всех зевак. Тяжелая флотилия неумолимо приближалась к Гвадалквивиру. Было что-то трогательное в этом юноше, похожем на Давида, сражающегося с Голиафом. Несколько пассажиров следили за комичной фигуркой на берегу, принимая этого паренька за ярого поклонника Конкисты[76].
В этом месте берег входил в реку мысом, выступающим, как волнорез. Далее, куда хватало взгляда, тянулись болота. Здесь нельзя было проехать вдоль реки даже верхом.
– Опустите паруса… Бросьте якорь!
До галиона доносились крики Зефирины, невнятные из-за ветра.
Донья Гермина подняла свою черную вуаль. Ее взор вдруг остановился на Зефирине. Молодая женщина была уверена, что мачеха узнала ее даже в мужском платье.
– Гермина… Даже если мне придется обойти всю землю, я отыщу моего сына! – кричала Зефирина.
Галион прошел совсем рядом с мысом. Ветер принес ответ Гермины:
– Никогда… Он МОЙ!
Донья Гермина, словно жрица, подняла младенца к небу. За пронзительными воплями чаек Зефирина расслышала ее дьявольский смех.
– Мой навсегда…
Конец фразы был заглушен хлопаньем парусов. В сопровождении других судов галион удалялся к устью реки.
– Гро Леон… – с трудом вымолвила Зефирина, – неужели мы ничего не можем сделать?.. Собственное бессилие ошеломило ее.
– Sang Dieu! Serviteur![77]
Удрученный тем, что видит свою госпожу в подобном состоянии, Гро Леон взмыл в небеса. Облетев вокруг галиона, он спикировал прямо на донью Гермину. Быстрый, как молния, он, казалось, клюнул голову ребенка и стремительно вернулся на мыс.
В клюве галка принесла маленькую прядь черных кудрявых волос. Волосы Луиджи…
Рыдая, Зефирина сжала в пальцах драгоценный подарок, прежде чем поднести его к губам.
«Волосы моего сына того же цвета, что и у Фульвио… Ах, Фульвио! Если бы он был здесь, он нашел бы средство вернуть сына…»
Пикколо догонял ее, сильно налегая на весла. Зефирина запрыгнула в ореховую скорлупку, надеясь в этой жалкой гонке догнать корабли.
Им пришлось признать свое поражение. Расстояние увеличивалось, и очертания флотилии расплывались в мареве вдали – там, где река впадала в океан.
Зефирина в сильном раздражении вышла из Торговой палаты. В. течение двух часов она вместе с Плюш и Пикколо отвечала на дурацкие вопросы ретивого чиновника, прежде чем смогла получить пропуск на корабль.
Королевский комиссар хотел знать все: – Нет ли пятен на вашей репутации? Не грешили ли вы? Добрые ли вы католики? Случайно, не еретики или лютеране? Или евреи? Мориски[78]? Цыгане? Крещены ли вы? Нет ли у вас дурных болезней… подобных итальянской[79]?.. Клянетесь, что вы не moreno (черные)? Не индейцы? Не мулаты? Не castigo (светлые метисы) и не cogote (темные метисы)? Готовы ли вы, как добрые католики, крестить индейцев, прежде чем отправить их ко Всевышнему?
Список был велик. Несколько раз Зефирине, сообщившей, что она и ее спутники родом из Арагона, приходилось удерживать Плюш, которой очень хотелось обругать королевского бюрократа.
– Вы совсем неплохо отвечали. Ваши досье будут рассмотрены чиновниками Палаты, но не рассчитывайте отплыть с ближайшей флотилией через десять дней… В лучшем случае, через четыре или мять месяцев.
Новость, которую комиссар преподнес с невозмутимым видом, была ужасна. Пять месяцев! Где тогда будет донья Гермина? При задержке в две недели Зефирина могла бы надеяться, если бы ветер ей благоприятствовал, догнать свою мачеху или узнать, куда она увезла Луиджи.
– Какие кретины! О, какие же болваны!
Словно разъяренный бычок, Зефирина пронеслась вниз по ступеням Палаты… и угодила головой прямо в колет какого-то дворянина.