За адмиральский стол, кроме морского капитана, пехотного капитана, лейтенанта стрелков, лейтенанта мушкетеров, были приглашены Кристобаль и Педро де Кадикс.
Зефирина оживляла беседу, улыбалась, очаровывала, в глубине души довольная единоличной властью над этой мужской породой.
В одиннадцать часов офицеры встали, чтобы разойтись по своим постам.
Зефирина хотела последовать за ними. Кортес схватил ее за руку и увлек к вентиляционному люку. Показывая на океан, сияющий в свете луны, он пробормотал:
– Теперь, Зефирина, будет большой переход… Никто не знает, дойдем ли мы благополучно до порта. В течение дней и ночей, долгих часов нам будут угрожать бури, ураганы, кораблекрушения, пираты, корсары, цинга, малярия…
Каждое свое слово Кортес отмечал поцелуем в ухо, щеку или висок Зефирины.
– Это весь перечень бедствий, мессир? – не смогла удержаться, чтобы не сказать, улыбаясь, Зефирина.
– Увы, нет! Так как к этому добавляется страшная драма – ты меня не любишь, моя золотая газель! – сказал он с видом наполовину безутешным, наполовину насмешливым.
– Вы хотите всего! И мое тело, и мою душу! – задумчиво пробормотала Зефирина.
– И сейчас же, так как я ненасытен… – проворчал Кортес.
Она обвила руками его шею.
– Вы мне нравитесь, Кортес, ведь мы очень похожи друг на друга. Вы уже обладаете моим телом… С остальным подождите немного.
Ворча, Кортес взял ее на руки, чтобы отнести на кровать. Зефирина слышала медленный плеск весел галеры по поверхности океана. Такими же тяжелыми были удары ее сердца.
Под поцелуями конкистадора она вернулась в прошлое, желая забыть угрызения совести и свое горе.
Галион уходил в Сумеречное море.
ГЛАВА XXII
СУМЕРЕЧНОЕ МОРЕ
«Все эти моряки делают из мухи слона. В конце концов морское путешествие – не так уж страшно», – думала Зефирина.
Она совершала обычную вечернюю прогулку на нижней палубе. На ней было простенькое голубое платье с фламандской юбкой и белым корсажем. Зонтик из португальских кружев защищал от лучей солнца, уже клонящегося к закату.
Зеркальную гладь океана не морщила и легкая зыбь. Даже мадемуазель Плюш немного приободрилась и взяла себе за правило прохаживаться вдоль по палубе вместе с Зефириной.
Моряки здоровались с молодой женщиной и дуэньей.
Дул легкий нежный ветерок, и поэтому работы с парусами было немного. Мужчины рыбачили, снимая с крючков переливающихся всеми цветами радуги рыбок с незнакомым вкусом.
Путешествие, таким образом, доставляло настоящее удовольствие.
Зефирина размышляла о том, что прошло уже две недели, как они отплыли из Гомеры. Жизнь на борту корабля протекала самым приятным образом: три мессы в день (Зефирина свыклась с этим), ужин под аккомпанемент виолы, ночь в объятиях Кортеса.
Зефирина позволила себе расслабиться и даже не стыдилась этой сладостной лени. Ее убаюкивало мерное покачивание судна, она забыла о прошлом, не думала о будущем, оказавшись между небом и водой. Ей казалось, что она, как Улисс, будет плавать всю свою жизнь.
Будучи неопытным мореплавателем, Зефирина понятия не имела о том, что хорошо знали моряки: как обманчива эта притягательность моря, этот зов сирен.
– Мессир Кортес оказался прав, сеньора, вы принесли нам счастье… Не припомню такого спокойного плавания, – заметил Кристобаль, пересекавший океан уже в третий раз.
Зефирина, обменявшись несколькими фразами с картографом, беседы с которым очень ценила, отправилась вместе с Плюш в свою каюту.
– Saumon! Saucisse! Sardine![100]
Через открытый иллюминатор в каюту впорхнул Гро Леон. Перья у него на голове были взъерошены, казалось, птица чем-то очень взволнована.
Зефирина заткнула отверстие промасленной бумагой, чтобы галка осталась внутри. Зефирину беспокоили эти постоянные перелеты с одного места на другое. Более того, она заметила, что Гро Леон где-то ворует пищу и носит ее в клюве на галеру.
Предоставив мадемуазель Плюш приходить в себя после прогулки за бокалом токайского, по своим размерам больше напоминавшим кувшин, Зефирина постучала в дверь капитанской каюты.
– Входи, моя драгоценная голубка!
Кортес был один. Он протянул к ней руки. С каждым днем конкистадор, похоже, все больше терял голову, и Зефирина должна была признаться, что и сама не на шутку поддалась обаянию корсара.
– Я хотела бы задать вам один вопрос, Кортес… – начала Зефирина.
– Иди сюда, моя драгоценная газель. Кортес притянул ее к себе на колени.
– Я хочу говорить серьезно…
– А разве это не серьезно?
Под юбкой Кортес нащупал ее коленку. Выскользнув из его рук, она выпрямилась и, глядя в иллюминатор на другие корабли флотилии, спросила адмирала:
– Кортес, как вы узнали, что князь Фарнелло в Барселоне?
Чтобы пощадить конкистадора, она не сказала «мой супруг». Но Кортес не дал ввести себя в заблуждение.
Приблизившись к Зефирине, он положил ей руки на плечи, вынудив обернуться и поднять голову.
– Ломбардский Леопард? Этот кривой великан? Ты все время думаешь о нем, – заявил он, всматриваясь в ее зеленые глаза.
– Это мой муж, отец моих детей, – запротестовала Зефирина, не моргнув и глазом.
Влюбленному мужчине никогда не доставляет удовольствия говорить о «другом».
Кортес не являлся исключением. Он отвернулся и ворчливо проговорил:
– Послушай, Зефирина, я не могу назвать точного источника, но такой человек, как князь Фарнелло, слишком значительная фигура, чтобы исчезнуть… – Кортес щелкнул пальцами, – вот так… Он оставляет следы. Да будет тебе известно, мои сведения идут с самого верха… из окружения императора… Словом, от одного из самых близких ему людей!
– Дон Рамон? – недоверчиво спросила Зефирина.
– Да, – признался Кортес. – От дона Рамона де Кальсада собственной персоной. Тебе известно, какое он имеет влияние. На дороге в Толедо, где я встретил его, возвращаясь из Мадрида, в обмен на одну небольшую услугу он мне поведал, что благодаря его заступничеству перед Карлом V смертная казнь заменена твоему супругу на пожизненные работы на галерах, а именно на «Санта Крус» из Барселоны… Ты, наверное, вскружила ему голову, этому бедному дону Рамону… уж не поужинали ли вы вместе накануне? – коварно осведомился Кортес.
«Этот предатель Рамон знал и не сказал мне, опасаясь, что я брошусь разыскивать Фульвио…»
– На «Санта Крус», – повторила Зефирина, оставив без внимания неприятный для нее вопрос Кортеса.
Она смотрела вдаль, на галеру «Консепсион», чьи огромные весла ритмично рассекали морскую гладь.
«Я сошла с ума», – подумала Зефирина, протирая глаза. Изменив курс, галера больше не двигалась в общем ряду флотилии, но направлялась прямо к флагманскому кораблю.
Прежде чем Зефирина успела что-либо произнести, в дверь постучали.
– Мессир Кортес, у «Консепсион» неприятности… Это Педро де Кадикс пришел предупредить адмирала.
– Какого рода?
– Они подняли сигнал бедствия.
Кортес взял подзорную трубу.
– С виду на борту все в порядке.
– Капитан Фернандес просит личной аудиенции у вашей милости, чтобы известить о государственной измене.
– Измена! Черт! Посигнальте ему, Педро…
Кортес посмотрел на клонящееся к закату солнце.
– Ночью мы ляжем в дрейф, пусть вышлют шлюпку, Фернандеса мы примем вечером… Пригласите его на ужин. Извините нас, дорогая.
И с этими словами Кортес вышел из каюты в сопровождении Педро де Кадикса. Оставшись одна, Зефирина схватила подзорную трубу, которую не сразу удалось отрегулировать. Наведя ее на галион, она принялась внимательно изучать судно.
Моряки убирали паруса с фок-мачты. Галера замедлила ход.
Взгляд Зефирины скользнул по палубе, по задней рубке, более удлиненной, чем на галионах. Зефирина знала, что это возвышение называлось на галерах «каретой» или «алтарем» и соответствовало парадису на галионах и каравеллах. Над ним колыхался большой красно-золотой тент.