Хотя у него были выдающиеся внешние данные, мужчина ни единым намеком не выказал свою сексуальную открытость или просто тот факт, что он обращает внимание на мужчин… ни на кого не обращал, на самом деле. Зная, как устроена вселенная? Ран был на сто процентов гетеросексуален, и, видит Бог, Сэкстону надоело хотеть того, что он не может получить…
Внезапно глаза цвета бурбона посмотрели на него через весь стол, и, наткнувшись на спокойный, даже невинный взгляд Рана, Сэкстон от шока смахнул салфетку со своих колен. Что дало ему прекрасный предлог наклониться и скрыться из вида.
Не-а. Он точно не останется на день.
Плевать, если он ошибочно материализуется в сугроб вниз головой, черта с два он останется под одной крышей со своей безответной любовью с одной стороны и с безответным сексуальным влечением — с другой.
Он этого не допустит.
***
Стоило пообедать в своей комнате.
Опустив взгляд на столовый набор, Ран попытался проглотить тревогу, которая поднималась внутри во время каждой подобной трапезы. Вокруг его тарелок так много позолоченных вилок и ложек. Столько народу вокруг, которые чувствовали себя комфортно в огромной столовой — в противовес ему. Так много блюд, слуг, свечей и…
— Дядя?
Услышав тихий голос Битти, он сделал глубокий вдох.
— Да?
— Еще булочку?
— Нет, спасибо.
Он отказался от серебряной корзинки не потому, что не хотел есть. Боги, он умирал с голоду, хотя уже вылизал свою тарелку. Но ему была ненавистна дрожь в руках, и он боялся, что может уронить корзинку и перебить весь хрусталь.
Прошу, отправь корзинку в другом направлении… о, слава Богу. Рейдж забрал булочки и поставил между солонкой и перечницей из стерлингового серебра и золотым канделябром.
Ран не понимал, как они могут просто сидеть, расслабившись, после того, как управились с главным блюдом, и буднично болтать, уверенно держа в руках бокалы с вином, пока перед ними убирали тарелки и выставляли десерт…
Когда он поднял глаза и поймал на себе взгляд королевского адвоката, Ран поежился, ему захотелось рявкнуть, «да знаю я, у меня ужасные столовые манеры, но я стараюсь изо всех сил, и твой внимательный взгляд, отмечающий каждую выроненную горошину или каплю соуса, нисколько не помогает».
Вместо этого, он опустил глаза, гадая, сколько еще должен просидеть здесь, прежде чем станет мало-мальски приемлемым ломануться к двери.
Сэкстон, сын, без сомнения, Высокородного Аристократа из Благородной Семьи, часто смотрел на него. Когда Ран проходил мимо или садился поблизости к джентльмену, что, к счастью, случалось редко, эти глаза следили за ним с неодобрением и осуждением. С другой стороны, адвокат всегда был одет с иголочки, в костюмах, сидевших на его теле так, словно шились прямо на нем, с идеальной прической, из которой не выбивалось ни волоска, его светлые волосы были зачесаны на один бок, а выбрит он был так, что даже к концу ночи казалось, что он только вышел из душа.
Для подобного мужчины? Разумеется кто-то, пришедший в этот дом с двумя парами джинсов, тремя футболками — парадной, средней и потрепанной — и одной парой рабочей обуви, был оскорбителен на вид. А прибавить к этому безграмотность Рана и тот факт, что он не смог написать даже собственное имя на бумагах об удочерении Битти? Да ладно. Неприязнь была оправдана и очевидна.
Но, может, было что-то еще. Может, Сэкстону была известна правда о его прошлом.
Ран содрогнулся при одной мысли об этом. Он рассказал правду о том, откуда он и чем занимался, и понимал, что королевский адвокат имел доступ к информации. Но кто знает. По крайней мере, казалось, все остальные приняли его… и когда его совсем тревожил вопрос с Сэкстоном, он старался успокаивать себя этим. Но это все равно приносило боль и беспокойство.
Тем временем, Ран пытался найти способ приносить пользу домочадцам и отработать свое содержание. В чем проблема? Повсюду были доджены, и как бы он не хотел взять на себя заботы о ремонтных работах в особняке или помогать по кухне, все отказывали ему.
Поэтому он качался и пытался притвориться, что не заходится внутренним криком, убеждая себя при этом, что связь с дочерью своей покойной сестры все оправдывала.
Но с каждым днем становилось все сложнее.
И, как бы ни было ненавистно признавать, но он начинал думать, что должен уйти. Он больше не мог барахтаться здесь, как рыба на суше.
Ничего не получалось.
— Я люблю тебя, дядя, — сказала Битти, будто читая его мысли.
Закрыв глаза, он протянул руку и сжал крошечную ладошку. Оставить ее — значит заморозить свое сердце. Но однажды у него получилось.