— Ой, я должна спуститься и…
Ана появилась на вершине лестницы.
— Гранмэн, все в порядке. Пойдем, нам пора.
Мини огляделась по сторонам, словно с тяжестью на сердце прощалась с домом.
— Я, эм… — Она посмотрела на Сэкстона. — Твой друг тоже может пожить здесь.
Сэкстон скрыл неловкость за поклоном.
— Вы так добры.
Потребовалось целых десять минут на то, чтобы вывести женщину из дома, но в итоге они с внучкой оставили свои вещи у парадного входа и дематериализовались из закрытого гаража. Оставленный в одиночестве, Сэкстон вернулся на кухню, снял пальто и запустил кофемашину. Когда аппарат забурлил и зашипел, он достал кружку. Потом еще одну. И сел за круглый стол в алькове.
Забавно, что у каждого дома был свой особенный запах, собственный акцент из скрипов и стонов, каждый производил уникальное впечатление. И оглядываясь по сторонам, Сэкстон отмечал черты Древних Традиций… и видел нежно оберегаемую любовь. Печально было созерцать свидетельства неумолимого течения жизни, которые выражались в видимом упадке и старении; оставшаяся в одиночестве супруга тщетно пыталась уследить за тем, за чем раньше ухаживали двое.
Сэкстон подумал о Блэе и времени, что они провели вместе.
И все еще был погружен в воспоминания, когда к дому подъехал грузовик.
Ран, подумал он, поднимаясь и направляясь к парадному входу.
Или, может, застройщик с преступными умыслами отправил сюда бандитов.
Сердце грохотало в груди одинаково от любого из вариантов.
Глава 26
Ран поднялся к парадному входу и неосознанно расправил шерстяную куртку. На нем была кровь. Костяшки разбиты. Его также пару раз ударили по лицу, хотя холод заглушал боль.
Выглядел он отвратно.
После того, как Сэкстон дематериализовался с парковки французского ресторана, Ран недолго поговорил с Братьями. Казалось, их совсем не заботил акт насилия, в результате которого он едва не убил человека. Но его волновало не их мнение.
Он постучался и, отступив на шаг, сбил снег с ботинок, готовясь войти. А потом ему открыли дверь. По другую сторону стоял Сэкстон, без пальто, его светлые волосы образовали вихор, словно он неоднократно запускал в них пальцы.
Его взгляд задержался на левом глазе Рана, который опух и пульсировал.
Подняв руку, Ран накрыл синяк. Как это было глупо.
— Я могу войти?
Сэкстон встряхнулся.
— Да, прошу. На улице холодно. Я готовлю кофе.
Мужчина жестом пригласил его, и Ран вошел и просто застыл на входе перед подножием лестницы. Сэкстон скользнул по его телу глазами, но потом задержал взгляд на лице.
Может, его раны выглядят хуже, чем он думал? Они почти не болели. С другой стороны, у него высокий болевой порог, он никогда их не чувствовал.
— Я в порядке, — сказал он, касаясь лица. — Что бы там ни было.
Сэкстон прокашлялся.
— Да. Конечно. Кофе?
Ран покачал головой и прошел за адвокатом в заднюю половину дома. Да, на столешнице стояли две кружки, а в воздухе витал кофейный аромат.
— Что добавить в твою чашку? — Сэкстон подошел к кофемашине и взял кофейник. — Я предпочитаю немного сахара…
— Я был связан долговым контрактом и сражался на ринге. В течение десяти лет.
Сэкстон медленно повернулся с кофейником в руке.
— Прости, что?
Ран прошелся по кухне, стараясь не утонуть в ненависти к своему прошлому.
— Это был долговой ринг в Южной Каролине. Люди организуют собачьи и птичьи бои. Вампиры — среди своей расы. Я провел десять лет на том ринге с другими мужчинами, и на нас делали ставки. Я был очень хорош в этом и ненавидел происходящее. Каждую секунду.
Сэкстон ничего не ответил, и Ран остановился, посмотрев через кухню на мужчину. Столько шока на его лице.
Боги, как тошно.
— Прости, — выпалил Ран. Хотя он не знал, за что извиняется.
Нет, нет, знал. Он извинялся за то, что приходилось признаваться в чем-то подобном доброму, уважаемому мужчине… и, заговорив о прошлом, его снова начало засасывать в эту дыру.
Он помнил закутки, в которых держали бойцов. Испорченную еду. Императив «убей-или-умри», когда он выходил на ринг, даже с теми, кто едва пережил превращение. Ему приходилось бить тех, кто был слабее его, и получать побои от более сильных соперников. А организаторы боев в это время получали прибыли с тел — травмированных, покалеченных, мертвых.
Чаще всего его преследовали воспоминания о молодняке: просящие налитые кровью глаза, умоляющие рты, грудные клетки, тяжело вздымающиеся от боли и напряжения. В конце боя он всегда плакал. Когда приходил неизбежный момент, слезы катились по его грязному, потному, окровавленному лицу.