— Ну знаете, что, господин полковник! Нам таких слуг не надо. Сегодня вы за Николая, завтра за нас, а там еще себе за кого-нибудь. И разве не так?
Белинский вдруг оживился.
— Тилли? Да неужели это вы?
— И какой там Тилли? Что вы, уже с ума свихнулись? Товарищи, уведите его. Номер четвертый.
Понурый Белинский вышел. В дверях его чуть не сшибла дородная дама в красном костюме.
— Вы не смеете держать меня под арестом! Что за свинство!
— Потише, госпожа Зарницына. Не волнуйтесь себе. Здесь не охранное отделение.
— Что вы хотите этим сказать?
— Сейчас узнаете. Семь лет назад вы состояли агентом в Москве при жандармском управлении.
— Ложь!
— Нет. Вас знали под кличкой Жар-Птица. Нам все известно от провокатора Тилли, который вчера расстрелян. Что вы, в обморок падать желаете: падайте, падайте.
Исакер велел унести бесчувственную Зарницыну. Ввели Зеленецкого. Весь бледный, он озирался.
— Ну, с вами, господин Зеленецкий, я много не буду говорить. Вас выдала Сандвич, ваша сотрудница по охранке.
Зеленецкий громко зарыдал. Упав на колени, он целовал сапоги Исакера.
— Я больше не буду!
Его увели. Соломон приказал дать чаю.
— Здравствуйте, дорогой товарищ Брагин. Садитесь себе. Как ваше здоровье?
— Покорно благодарим.
— Чаю желаете?
— Не охота.
— Что у вас там такое вышло, товарищ? Расскажите. Я же человек свой.
Брагин сморкнулся в руку и вынул платок.
— Да-к, что ж? Виноват я, стало быть. Убил этого самого Шоколада, точно.
— Ну, одного Шоколада убили, найдем другого. Фа! А где вы его убили?
— Стало быть, в церкви.
— И как вы туда попали?
— Мощи открывать. Товарищ Шоколад нам говорил, что быдто брешут попье, что нету мощей. Открыли гроб, а оттуда дух такой сладкий, сладкий, медовый. Нас тут сумнение взяло. Посадили меня в церкву на ночь, мощи караулить, ан старец-то мне и явись. Я, говорит, живой. Тут я и упал без памяти.
— Ну, ну?
— Ну, стало быть, вышло, что не попы брехали, а Шоколад. Уверовал я, да с сердцов и дерябнул его, значит, так, что у него инда мозги красные из носу помчались.
— И много вы выпили в этот день?
— Ни синь пороху. Третью неделю не пью. А теперича старцу Борису зарок дал. Шабаш.
— Хорошо, товарищ. Ну и что же вы думаете делать?
— Что делать? Каяться надо, грех замаливать. Ведь я царя убил. Опять же у причастия не бываю.
— Ну да, товарищ, отлично. Завтра мы вас освободим. До свидания.
Вошел отец Глеб. Соломон побледнел и долго его рассматривал.
— И кто вы такой?
— Настоятель Борисоглебской обители иеромонах Глеб.
— Как ваше прежнее имя?
— Георгий Николаевич Ахматов.
Исакер закрыл глаза.
— И потрудитесь перечислить точные факты из вашей прежней жизни.
— Я родился в селе Ахматовке, недалеко отсюда. Отец мой был в Малоконске губернатором. Мы здешние дворяне. Я кончил гимназию и кавалерийское училище, служил в драгунах.
— А потом?
— Потом состоял младшим адъютантом при московском жандармском управлении.
— И как вы относитесь к советской власти?
— Я признаю ее. Несть власти аще не от Бога.
— Но вы сочувствуете ей?
— Да. Я считаю ее заслуженным наказанием всем нам за измену Помазаннику Христову.
— И какой ваш взгляд на революцию?
— Революции в России нет, не было и не будет.
— Так кто же делает теперь все это?
— Вы знаете, кто.
— Товарищи, уведите отца Глеба.
Ночью в типографии «Малоконской Коммуны» набрано было определение чрезвычайной комиссии.
«Во вчерашнем заседании обвинялись:
Секретарь бывшей консистории С.С. Антонычев и жена его К.И. Антонычева в злостной спекуляции.
Начальник бывшего охранного отделения полковник В.Г. Белинский в сочувствии царизму.
Вывшая дворянка А. Г. Зарницына и секретарь бывшей губернской земской управы В.И. Зеленецкий в провокации.
Бывший член РКП(б) В. Брагин в нарушении партийной дисциплины.
Настоятель Борисоглебского монастыря Глеб Ахматов в контрреволюционных планах.
На следствии обвинение подтвердилось. Все означенные лица приговорены к высшей мере наказания — к расстрелу».
Соломон вернулся домой сердитый. Он прошел к Розе, ее не было. Заглянул на половину Розенталей.
— Как здоровье Алины Павловны?
Из кабинета выскочил Жорж.
— Представь, Соломон, они обе с утра исчезли.