— Серж, опять неприличные слова.
— Прости, Клодин, никак не могу отвыкнуть.
— Отвыкай, ты не босяк. Гляди, как мы с Нacтасьей отвыкли. Чем не дамы?
Сандвич, смеясь, качалась на стуле.
— Анастасия Сандвич! Декадентская поэтесса! Сам Ливерий ручки мне целует. Ай да мы!
Зеленецкий храпел лицом в тарелке. Антонычев и Сандвич поехали на вокзал.
— Барин, вставайте, убираем.
— А? Кого? Ушли. Дай мне бутылку пива.
— Нельзя-с. Пожалуйте в залу.
— Садись, выпьем. Ты знаешь, кто я? Знаменитый писатель-символист Василии Зеленецкий. Мне в журналах полтинник за строчку платят. Я свободен, как ветер, понимаешь?
— В залу пожалуйте-с.
Жорж Розенталь окончил медицинский факультет, но практикой не занимался. Зато он изобрел пилюли «Нео-Мальтус», или нет больше абортов».
У Розенталей бывают литераторы, актеры, художники. Лина учится писать красками и позирует Серову. Детей у нее нет. Аптекарша прошлой весной поехала и Одессу и умерла в вагоне.
Один Вадим не у дел. Записался было он в помощники к адвокату Хайкевичу и сам испортил себе карьеру. Защищая вора, Зарницын сказал, что русскому человеку свойственно вообще быть жуликом. Прокурор предложил занести слова защитника в протокол; публика громко зароптала. На другой день Хайкевич объездил все редакции.
— Такой помощник мне определенно дорого стоит. Это меня не устраивает совсем.
Раз в Шахматном клубе Вадим случайно поставил карту и выиграл; на другой день сорвал банк. Ему продолжало везти, и он сделался игроком.
Жорж поощряет Вадима и даже дает ему ставить на счастье Лины. Наконец, у Розенталей устроились четверги с макло и рулеткой.
В обществе свободной эстетики иногда появлялся молодой фабрикант Кадыков, беззлобный толстяк с моноклем, Кадыкову очень хотелось попасть к Розенталям, но Жорж приглашал его только на четверги. Попытался влюбленный эстет заехать в среду: его не приняли. Зато по четвергам ждал Кадыкова карточный стол и место за ужином подле Алины Павловны. По совету известного художника Пейсахзона, Лина стала называть себя Алиной.
— Ну это же, по крайней мере, культурное имя, — одобрил Хайкевич.
Наступал осенний сезон. Москва оживлялась.
— Надеюсь, вы сегодня выиграли, Мелентий Степанович? — Лина в канареечном из Ниццы платье, кокетливо прищурясь, протянула Кадыкову дымящийся стакан.
— Нет, Алина Павловна, опять проигрался. С вашим братцем ничего не поделаешь: колдун какой-то.
— Полно, врать, Мелентий: какой же я колдун? Ну хочешь в орлянку? Ты сегодня тысячу проиграл, вот и давай на квит. Орел или решку?
— Опять за игру? Я не позволю.
— Погоди, Липка, это же интересно. Как ты ставишь, Вадим?
— Да очень просто, Жорж. Идет рубль в орлянку, а ставка тысяча. Ну, что же, Мелентий, орел или решка?
— Орел.
Зарницын открыл ладонь.
— Пожалуйте денежки.
Краснея, Кадыков вытащил бумажник.
— Погоди, успеешь. Идет на квит?
— Решка.
— Орел. Четыре за тобой.
— На квит.
— Не будет ли?
— Мелентий Степаныч, чай стынет.
Кадыков улыбался. Пот капал с жирного лба. Он все удваивал ставки.
— Ну, баста. Знаешь, сколько ты проиграл?
Только теперь опомнился Кадыков. Он побелел, заморгал, захлебнулся и вдруг визгливо заплакал.
В литературном кружке стихотворец Ливерий Гусев прочитал свою поэму «Кольца Пса». После чтения ужин. В углу за большим столом Розенталь, Лина, Хайкевич, Пейсахзон, Гусев и его друг Балкай, угрюмый латыш в оранжевом галстуке. Поодаль, за круглым столиком, задумчиво играет розой Сандвич и прихлебывает шампанское Вадим.
— Итак?
— Итак.
— Подлец.
— Теперь все подлецы. Нашла, чем пугать. Хвати-ка лучше шампанского.
— Вадим, ты напрасно брезгаешь мной. Лучшей жены ты не сыщешь.
Зеленецкий, качаясь, подошел к Зарницыну. Он жевал и чавкал.
— Нет ли у вас, Вадим Павлыч, пяти рублей?
— Для вас нет. Зеленецкий качнулся, шагнул к большому столу и бросился перед Линой на колени:
— Браво, Зеленецкий!
— Что это, экспромт?
— Браво, браво!
— Жорж Абрамыч, дайте мне пять целковых.
— Разве уж за экспромт.
Розенталь порылся в кошельке и вытащил золотой. Поэт поцеловал у Лины ботинок и при общем смехе на четвереньках отполз к своему столу.
— Человек, получи!
Лакей воротился.