— Не берут-с, говорят, фальшивый.
За большим столом засмеялись.
— Жорж Абрамыч, вы мне дали фальшивый золотой!
— Ха, ха, ха!
— Я вам? Ничего подобного. Вот свидетели.
— Ха, ха, ха!
— Уголовное дело!
— Протокол!
— Ха, ха, ха!
Зеленецкий дико озирался. Хохот усилился. Хайкевич выл от восторга; связка жетонов плясала на белом жилете. Лина звенела, как колокольчик.
— Садись, дурачок, — сурово сказал Балкай, — шуток не понимаешь. Розенталь давно заплатил за тебя.
Поэт перекрестился.
— Теперь у меня пятерка на всю ночь! Ловко!
Он вскочил и бросился бежать.
— Ха, ха, ха!
Сандвич сидела у Кадыкова с утра. Она пересмотрела коллекцию пикантных фотографий, выпила две рюмки коньяку, съела миндальный пряник и, затянувшись, выпустила дым.
— Ну, а когда платеж?
Кадыков отмахнулся. Слеза повисла на пухлой щеке.
— А хочешь, я так устрою, что ты ни гроша не заплатишь?
— Настя, друг, выручай! Вовек не забуду.
— Тогда пиши мне вексель на сорок тысяч.
— Нашла дурака.
— Дурак и есть. Ты раскинь мозгами: мне сорок дашь, а от Вадима вернешь все триста.
— Да ты обманешь.
Долго поэтесса убеждала фабриканта. Наконец, он сдался.
— Молодец. А теперь поедем.
— Куда?
— В жандармское управление. Там ты заявишь, что Розенталь держит игорный дом. Пусть сделают обыск.
— Постой. Зачем в жандармское? Лучше в участок.
— Ах ты, ватный лоб! В участке тебя же просмеют. У них все пристава на жалованьи. А в жандармском ты скажешь, что тебя обыграл Зарницын и дал вот эти самые бумаги.
— Что это? Прокламации?
Выпучив глаза, Кадыков обливался потом. Недоеденный пряник таял в горячих пальцах.
— А это для предлога. Не бойся. Иначе жандармы не станут обыскивать. Бери шляпу, едем.
Старший адъютант жандармского управления ротмистр Белинский потянулся на кресле под царским портретом, зевнул и раскрыл жалованный портсигар.
— Покурим, Георгий Николаич. И куда это наш полковник провалился?
Младший адъютант поручик Ахматов хлебнул остывшего чаю.
— Я не курю.
— Ах, да, ведь вы у нас рыцарь без страха и упрека. Не пьет, не курит, в карты не играет. Неужели вы и в полку себя так вели?
— Нет, в полку и кутить приходилось. Ну а теперь… Звание жандармского офицера обязывает к иному.
— К чему же?
— Будто не знаете.
— Не знаю. Впрочем, виноват. Знаю, что нам не подают руки, и в общество не пускают. Вот вам и жандармская честь.
— А долг присяги?
— Ах оставьте. Долг, присяга, царь, Бог, ну кто этому верит? Служил потому, что выгодно. Чудак. Общество вырастает из узких понятий. Когда-то и я перед причастием ничего не ел, согрешить боялся. А теперь с утра закушу, сперва колбаской, а потом Телом Христовым. И ничего. Предрассудки.
— Так вы бы лучше совсем не причащались.
— Нельзя: начальство требует. А зачем бы? Ведь ему тоже все равно. Знаете, когда я вышел в корнеты, у нас в деревне поп был атеист. Так он меня даже в алтарь водил. Посидели мы там, выпили, покурили: у церковного вина особый букет.
За дверью кашлянул вахмистр.
— Ты что, Писарев?
— Тилли пришел, ваше благородие.
Звякая шпорами, Ахматов вышел в приемную. Ему поклонился бородач в темных очках.
— Здравствуйте, Тилли. Что нового?
— Ничего особенного, господин поручик?
— За Сандвич следили?
— Следили, не дай Бог. Все верно. Фамилия ей Мущинкина, из мещанок. Была учительницей, а теперь пишет себе в журналах.
— Сколько она получает у нас?
— Семьдесят пять, господин поручик. Полковник приказали агентурные выдавать особо.
— Хорошо. На разведках кто был вчера?
— Все те же. Убей меня Бог, господин поручик, с Зеленецким одна беда.
— Пьет?
— И так пьет, но это бы ничего. Ложные сведения дает. Вдруг доносит, будто доктор Розенталь фальшивые деньги делает. Такой шарлатан, лобус, хе, хе.
— Фальшивые деньги вздор, но за Розенталем следует установить наблюдение. У него бывают подозрительные лица.
— Слушаю, господин поручик. Сам буду следить.
— Можете идти. Писарев, кто там еще?
— Жар-птица, ваше благородие.
— Сюда.
Писарев скрылся. За портьерой шорох. Оглядываясь, шагнул в приемную мокрый Кадыков, за ним вся в черном, под густой вуалью Сандвич.
Обыск у Розенталя производил Белинский. К удивлению опытного ротмистра, он не открыл ни брошюр, ни шрифта, во всем доме не нашлось даже колоды кар.
Нахмуренный, дымя сигаретой, ротмистр перелистывал бумаги за своим столом. Вот он прикусил желтый ус и поглядел исподлобья на прилежно писавшего Ахматова.