Не только Пушкин, все гости украдкой следили за девственной четой. Розовый, томный, в белом атласе, Наследник не отходил от Юдифи. Она, в пунцовой повязке, с мечом и корзиной, отвечала сверкающими улыбками. Из придворных иные высматривали, здесь ли Государь; другие искали глазами Государыню.
Царевичу не удалось позвать свою даму на мазурку. К нему приблизился воспитатель его, Карл Карлович Мердер, и вымолвил с бесстрастным лицом два слова. Щеки Александра зарделись. Он встал и прошел в гостиную.
Пушкин видел, как заискрились глаза голландца; предложив дочери руку, он вместе с ней направился туда же. Это вышло так дерзко, что все оцепенели. «Он сумасшедший». — «Какая наглость». — «Вы видели?»
Изумление сменилось всеобщим испугом. Барон от дверей повернул обратно, и Гета одна вошла в пустынную, слабо освещенную комнату.
Перед ней стоял Государь.
— А, вот вы наконец. Да, вы точно одеты с большим вкусом.
Огромные голубые глаза Императора излучали ослепительную лазурь.
— Что у вас в корзине?
— Ничего, Ваше Величество.
— Неправда.
Николай Павлович приподнял крышку и вздрогнул. Перед ним голова, курносая, с пробитым виском; синие губы раскрылись; страшно торчит окровавленный язык.
Захлопнув крышку, Император на мгновение закрыл глаза и медленно удалился. Мантия шелестела за ним, золотые шпоры звенели.
Тотчас Гету обступили рыцари.
— О чем вы говорили с Императором? — допрашивал Блок. — Почему Его Величество оставил гостиную? — настаивал Гринвальд. — Откройте корзинку, — требовал граф Бенкендорф.
Баронесса не была смущена ничуть.
— Не знаю, куда изволил удалиться Его Величество, — отвечала она с достоинством.
— Императору понравился мой костюм. Корзина пуста.
Действительно, в корзине не нашлось ничего, кроме зеленого зеркальца.
— Извините, баронесса, — сказал Адлерберг, — наш долг…
За ужином гости говорили вполголоса, сдерживая веселость. Недоставало между ними троих. Исчезновение голландца с дочерью было для всех понятным. Но почему за рыцарским столом пустует один прибор, отчего заплаканы глаза Наследника, чем Государь озабочен?
— С Мердером удар.
Утром Государь навестил больного. Мердер лежал слабый, бледный, обложенный подушками.
— Ну, как ты чувствуешь себя, любезный Карл Карлыч?
Император пощупал больному пульс. — К новому году надеюсь увидеть тебя здоровым.
— Не скрою от вас, Государь: мои дни сочтены. Не боюсь отойти к Небесному Царю: перед Ним моя совесть чиста, как и перед Вами. Одно страшит меня: я не докончил мой труд.
Государь задумался.
— Да, Жуковскому вряд ли удастся заменить тебя.
— Жуковский прекрасный человек.
— Но этого для воспитателя мало. В наш век нужны неуклонные правила, железная сила воли. Долг прежде всего. А кто у нас предан долгу?
Государь прошелся и сел опять.
— Я не нахожу людей. Карамзин скончался. Мордвинов, Шишков, Дмитриев стары. Крылов ленив. Сперанскому и Ермолову я не верю: это масоны.
— Ваше Величество, я знаю человека, достойного быть при Цесаревиче.
— Любопытно, в кого ты метишь.
— Вам он известен с лучшей стороны: я разумею Риттера.
— Представь, я сам о нем думал. Но прежде изволь поправиться. Прощай.
В середине коридора Государю послышалось пение. Нежные голоса выводили:
Николай Павлович, улыбаясь, дослушал гимн и разом растворил двери. Великие княжны, все три, гладко причесанные, в утренних белых платьицах, стояли у пюпитра. Дежурная фрейлина считала такт. Завидя Императора, она смутилась, низко присела и выронила звякнувший камертон.
Николай Павлович поднял его и положил на пюпитр.
— Дети, вы хорошо поете. Но помните: гимн это народная молитва и петь его можно не каждый день.
В кабинете дожидался граф Бенкендорф.
Хмурясь, перелистывал Государь бумаги. Перо скрипело, сыпался песок.
— Скажи, Александр Христофорыч, по какому случаю начали бывать у меня в гостях черти и жиды? Мне это не нравится. Навел ты справки?
— Навел, Ваше Величество. Все документы проверены. Только…
— Что?
— В городе весьма неблагополучно. Начинают ходить анонимные пасквили, ругательные дипломы. И все из голландского посольства.
— Вот видишь, Александр Христофорыч. А нас обвиняют в строгости. Необходимо выслать как можно скорее этого шута.
Над Петербургом туманился зимний полдень. Риттер сидел у Пушкина. Тишину прервало хлопанье отдаленной двери. Вот детский смех, звон посуды; опять дверь хлопнула, и все стихло.