Если другие мальчики были еще только на полпути к своим клиентам, то Марко уже стоял перед массивной входной дверью дома Скворчанского и дергал за низко висящий шнур колокольчика.
Дверь тут же открылась. Посыльного ждали. На порог, чуть приподнимая платье, вышла улыбающаяся горничная Варвара. Лицо круглое, довольное, обсыпанное веснушками, точно кулич на Пасху цветным пшеном. Посмотрела на Марко и, приложив руки к груди, томно сказала:
– Ой, кто к нам пришел? Тальянец, а мы тебя тут с самой зорьки ждем, все глаза сглядели. Где, думаем, краса наша ходит…
Горничная взяла пакет левой рукой, а правой изловчилась чертовка и быстро ущипнула Марко за щеку. Да так сильно, что мальчик вскрикнул и, ухватившись за больное место, отпрыгнул назад.
– Ты что это, совсем? Я вот пожалуюсь господину Джотто, а он пожалуется Михаилу Федоровичу, получишь тогда по первое число… – выкрикнул мальчик, обнаруживая при этом звонкий чистый голос.
– Пожалуйся! Обязательно пожалуйся! И господин Джотто пускай пожалуется! Уж больно охота получить по первое число! – не проговорила, пропела горничная.
Но Марко ее не слушал, он уже бежал на Почтовую, чтобы выполнить следующую доставку.
В это утро, как рассказывала на допросе судебному следователю Алтуфьеву горничная Варвара, все с самого начала пошло не так…
– Как не так? – спросил следователь, он допрашивал Канурову в своем кабинете на втором этаже судебной управы.
– Ну… – горничная вскинула глаза к потолку, – поначалу, когда проснулась… – она почесала конопатый нос, – то живот скрутило, сильно скрутило, так сильно, что разогнуться не могла…
– Дальше что? – холодно спросил следователь, глядя пронзительными светло-голубыми глазами. Яков Семенович Алтуфьев, тридцати четырех лет от роду, был человеком опытным, потому как состоял в этой должности более десяти лет и за эти годы перевидал всяких людей. Горничная Скворчанского не была для него загадкой. Он, как ему казалось, видел ее насквозь.
– Дальше отпустило, потом с приходящей кухаркой, царствие ей небесное, – горничная встала со стула и перекрестилась на висевший за спиной следователя портрет государя-императора, – поспорили…
– О чем был спор?
– Да из-за голубенькой тарелочки.
– И что?
– Ну, покойница, оно хоть и нельзя плохого говорить, а я все ж скажу, бывало, била посуду. Била, но всегда сознавалась, а тут ни в какую. Не я, и все, да еще меня давай обвинять. Вот и поспорили.
– Дальше!
– Поспорили, потом помирились, шут с ней, думаем, с тарелкой этой, у Михаила Федоровича… – Горничная снова перекрестилась и шепотом добавила: – Денег много, еще купит…
– Отчего вы говорите шепотом? – спросил следователь.
– Так ведь, эта, чтобы Михаил Федорович не услыхал…
– Михаил Федорович Скворчанский, по вашим же словам, мертв! Поэтому услышать вас он не может. Говорите нормально! – строго сказал Алтуфьев.
– Покойники, ваше благородие, они получше живых слышат… – тихо проговорила Варвара и повела глазами из стороны в сторону.
Следователь знал: предрассудки и суеверия – вещь сильная, и просто запретом их не победить. Иногда свидетели даже переставали давать показания, опасаясь, что будут за это наказаны духами. Поэтому Алтуфьев повел свою речь иначе:
– Михаил Федорович, он уж, наверное, на небесах. У него сейчас другие заботы, какие, не знаю, но уж точно не ходить по судейским кабинетам.
– Нет, – отрицательно мотнула головой горничная, – он не на небесах. Он, ежели знать хотите, и вовсе туда не попадет!
– Почему?
– Потому, – тихий голос Варвары стал еще тише, она поманила рукой следователя, – потому что он…
– Что? – Алтуфьев тоже заговорил шепотом и про себя чертыхнулся.
– Потому что он, – горничная сделала глубокий вдох и на выдохе прошипела: – Мертвяк!
– Покойник?
– Нет, мертвяк. Покойники – это те, кто своей смертью умирают и в свой срок. А Михаила Федоровича отравили, и он стал мертвяком. А они на небо не попадают, они никуда не попадают, души их неупокоенные тут, промеж нас, ходят. – Горничная обвела кабинет следователя руками, глаза ее сделались больше медных пятаков. – Просто мы их не видим, потому как зрения у нас такого нету, а вот чувствовать чувствуем или слышим. То где-то что-то стукнет или вдруг ни с того ни с сего ветром подует, глядь, а окна-то закрыты…
Алтуфьев почувствовал, как какое-то легкое дуновение коснулось его левой щеки и вздрогнул. Про себя подумал: «А ведь нагонит девка глупая страху, пора с этим заканчивать!» Вслух же успокоительно сказал: