После этих слов хозяйка гостиницы замерла с открытым ртом, а «полицейский» хотел что-то сказать, но не успел. Чиновник особых поручений в два прыжка стоял уже возле него и производил действия, отработанные годами службы в полиции. Сначала орленая железяка, так, чтобы в самый нос, а за ней сразу же вопросы, быстрые, громкие, не щадящие барабанных перепонок.
– Ты кто будешь? Полицейский? Какой части? Почему на мундире нет знаков отличия? На каком основании производишь досмотры в гостиничных номерах?
– Так я это… – Семен Евсеевич хлопал глазами и пятился назад.
– Что ты это? Что? Говори, не молчи!
– Я не полицейский! – выдохнул страдалец и виновато оскалился, являя крупные лошадиные зубы.
– А кто ты?
– Я вот сын ее… – Семен Евсеевич указал пальцем, толщиной с тележный шкворень, на хозяйку.
– На каком основании выдаешь себя за полицейского? Ты понимаешь, что это преступление, направленное на подрыв государственной власти? Ты понимаешь, мать твою, что ты государственный преступник? – Кочкин схватил табурет, с грохотом поставил на пол перед Семеном Евсеевичем и приказал садиться. Так же была усажена на второй табурет и хозяйка. Все было проделано с такой быстротой и с таким кавалерийским натиском, что мать и ее выдающий себя за полицейского сын были настолько обескуражены и сломлены, что сразу же потеряли способность хоть к какому-то сопротивлению. Тут же на месте повинились в том, что действительно, случалось, вымогали из постояльцев деньги. Но было это не часто, а от случая к случаю… Однако это их покаяние не произвело на чиновника особых поручений хоть какого-то впечатления, он по-прежнему называл их государственными преступниками, висельниками и, потирая руку об руку, радовался, обращаясь к Фоме Фомичу:
– Все, ваше высокоблагородие, глядите, каких сазанов выудили. За каждого по медали получим. Нам бы вот еще этого, как его, проводника-то, зовут…
– Николай, – услужливо подсказал, скрипя табуретом, Семен Евсеевич.
– Молчи! – цыкнула на него мать и показала кулак.
– Я тебе дам «молчи»! – заорал на нее Кочкин. – Совсем тут, у себя в глуши, страх утратили, в полицейскую форму обряжаетесь, а потом в царя бомбы кидаете!
– Мы – нет! – мелко затряс головой хозяйкин сын, который потихоньку стал скидывать полицейский китель. – Мы так, чтобы попужать…
– Знаю я ваше «попужать», а китель-то оставь, оставь. Нечего от улики избавляться, пусть он на тебе будет. Мы сейчас сюда исправника вызовем, пусть он расскажет, почему у него под самым носом государственные преступления совершаются?
– Говорил я вам, мамаша, не нужно так делать, погорим. Вот и погорели… – пробормотал Семен Евсеевич, косо глядя на мать.
– Молчать! – заорал Кочкин и выпучился, как опереточный злодей. – Все, ваше время разговаривать свободно вышло, теперь вы будет говорить только с моего разрешения или с разрешения его высокоблагородия господина фон Шпинне.

Глава 17
Девица Прудникова
Еще немного попугав хозяйку гостиницы и ее сына, Кочкин смягчился. Сказал, что хоть и совершили Савельевы особо опасное преступление, за которое положена каторга сроком сто лет, все же есть способ избежать наказания.
– Это как же? – пугливо, но с надеждой во взоре спросила Стратонида Ивановна.
– А ты подумай! – предложил чиновник особых поручений. – Что вы можете сделать, чтобы загладить вину.
– Не знаю! – ответила, чуть помешкав, женщина.
– Я знаю! – проговорил сын, который, нами уже было замечено, отличался от своей маменьки сообразительностью и природным чутьем.
– Ну… – Кочкин перевел взгляд с хозяйки на сына.
– Комнату вам надо получше…
– Не получше, а лучшую. Лучшую комнату, которая есть в этой вашей, с позволения сказать, гостинице, и о цене мы будем договариваться сразу, а не потом. Если не договоримся, то уйдем к Мамыкиным. Понимаете, горе-коммерсанты?
– Понимаем! – понуро мотнул головой Семен Евсеевич, а вместе с ним кивнула и мамаша.
– Ну а раз понимаете, ведите нас в другую комнату, да поживее!
Другая комната, которая, надо сказать, находилась по соседству, была лучше первой. Все там было в исправности, окна отличались чистотой, пол вымыт, на нем лежали половики, которые, судя по всему, недавно вытряхивали.
– Ну, вот это уже совсем другое дело! – воскликнул Кочкин, когда вслед за хозяйкой и ее сыном переступил порог номера. Фон Шпинне остался стоять в коридоре, он предоставил своему чиновнику особых поручений полную свободу действий. – И почему, уважаемая хозяйка, – гремел голос Кочкина, – нельзя было нас сразу поселить сюда, почему вы разыграли перед нами целую аристофановскую комедию?