– Спасибо! – поблагодарил начальник сыскной и тут же добавил: – Давно хочу спросить, да все как-то недосуг. Скажи мне, любезный, отчего в поездах чай такой вкусный? Может, мы, простые люди, не железнодорожные, что-то делаем не так? Почему он у нас дома не получается таким же?
– Ну, тут все просто. Мы в дороге, а в дороге все вкуснее кажется. Я вот дома тоже не могу такой чай заваривать. Вроде и делаю все как в поезде, а не выходит. Вот не выходит, и все! Я даже, грешным делом, отливал себе заварки поездной, домой привозил, пробуем с женой, не то! – выпучивал глаза проводник, точно рассказывал страшную историю.
– Стало быть, это оттого, что мы едем, в этом весь секрет, – кивнул фон Шпинне.
– Да, это все от езды!
– А скажи мне, любезный, мы в прошлый раз ехали, проводник другой был, Николай. Сегодня, что же, не его смена?
– Сегодня не его смена, да и вообще, он у нас больше не служит…
– Почему?
– Турнули его!
– За что?
– Ну, это дело известное, за что нашего брата выгоняют… – ответил проводник и коснулся шеи кончиками пальцев сжатой ладони, все стало ясно без слов.
– Запил, значит! – бросил Фома Фомич.
– Да, – кивнул проводник и, извинившись, покинул купе.
– Пьет народец! – после того как за проводником закрылась зеркальная дверь, сказал чиновник особых поручений.
– Да, – согласился фон Шпинне.
– А вот вы, Фома Фомич, верите, что наш народ можно от пьянства отучить?
– Не знаю.
– И все-таки, – зацепился Кочкин за тему. – Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы избавить наш народ от пьянства?
– Ну ты хватил! Избавить народ от пьянства. В мире нет такого человека, чтоб было ему это под силу!
– Так что же выходит, вы не верите, что можно наших людей отучить от чрезмерных возлияний? Совсем мы, значит, пропащие?
– Нет, я так не сказал. Я лишь утверждал, что в мире нет человека, способного отучить целый народ от пьянства. Но в мире очень и очень много людей, которые могут отучить от пьянства одного человека…
– Да? И кто этот человек, какой-нибудь сосед?
– Нет! – улыбнулся фон Шпинне. – Каждый человек может сам себя отучить от пьянства.
– Ну, это невозможно! Как сам себя отучишь? Надо, чтобы кто-то взял да запретил!
– Вот возьми да сам себе и запрети! – сказал веско начальник сыскной.
– Да как же я сам себе запретить смогу? Я ведь сам себя не послушаю, я всегда с собой договориться смогу! – отстаивал свою позицию Кочкин.
– А знаешь, почему ты сам себе запретить не сможешь? Потому что не веришь ты в себя, тебе обязательно нужно, чтобы за тебя твою работу кто-то сделал. А это – твоя, и только твоя, работа.
– Ну хорошо! – согласился с фон Шпинне Меркурий. – Хорошо! Я сам себе запретил, бросил пить, а другие-то не смогли, другим как быть?
– Так же, как и тебе, взять и самим себе запретить.
– Но ведь они не могут!
– Ты же смог!
– Я – другое дело…
– Вот видишь, вначале ты не верил в себя, а теперь ты не веришь в других. А меня спрашивал, верю ли я в то, что можно наших людей от пьянства отучить. Сам-то ты в это веришь?
Кочкин был ошеломлен вопросом. Он вдруг понял, что не верит в то, что русского человека можно отучить пьянствовать. А начальник сыскной продолжил:
– Но беда нашего человека заключается в том, что он, не веря в себя, обижается на других за то, что они не верят в него. А по поводу пьянства… Не надо думать обо всех, подумай только о себе. Сам брось пить, и это будет маленьким началом большого отрезвления…
– Так другие ведь не бросят!
– «Другие ведь не бросят» – это возглас оправдания, своего собственного оправдания. Другие не бросят, а мне зачем бросать? Если я брошу, то это ничего не изменит, все останется по-прежнему!
– Но это ведь так и есть!
– Нет, Меркуша, это не так. Когда ты бросишь пить, я сейчас, понятное дело, говорю фигурально, пьяниц в нашей стране станет на одного меньше. Те, кто с тобой рядом, тоже, на тебя глядя, кто вообще бросит, а кто станет пить меньше. Но для того, чтобы это случилось, бросить пить надо самому…
– С одной стороны, я посмотрю, все просто, а с другой – все сложно! – сказал Кочкин.
– Нет, это все просто. Ведь в мире не было бы ничего, не будь в нем человека, одного человека, который сделал первый шаг, за ним пошли другие, так и началось Великое переселение народов. Это потом все действо назовут коллективным разумом, а начался ведь этот разум с одного человека, с себя самого.
– Что же это выходит: если я брошу пить, то и все бросят?
– Нет, только ты.
– Зачем тогда сыр-бор городить?
– Вот и я говорю – зачем? У нас, Меркуша, если честно, и без этого есть о чем поговорить, а лучше – помолчать. Я понимаю, что тебе обидно, обидно за всех нас, за нацию, и, думаю, это неплохое качество.