– Ну, тогда я побежал!
– Давай, только смотри не упади… – последние слова Фомы Фомича были лишними. Когда он их проговаривал, мальчика рядом уже не было, он скрылся за углом.
Начальник сыскной повернул деревянный запор и, отворив калитку, ступил во двор. Пока шел к покосившемуся крыльцу, внимательно смотрел по сторонам. Никакого хозяйства проживающие тут люди не ведут, двор совершенно пуст. Кроме дровяного сарая, никаких иных хозяйственных построек. Даже те места, где в других дворах обычно расположены грядки с зеленью и простенькими цветами, здесь заросли высокой травой. Местами ее кто-то повыдергал и сложил в небольшие копны. Это было, пожалуй, единственным доказательством того, что здесь проживают люди.
Фома Фомич поднялся на две ступеньки крыльца и постучал в дверь. Ему никто не ответил, да и стук, надо заметить, получился неубедительным. Дверь была обита старым байковым одеялом, и стучать в нее было не совсем удобно. Сообразив, что его едва ли кто-то сможет услышать, начальник сыскной подошел к ближайшему окну, задернутому изнутри белой занавеской, и постучал в мутное стекло. Стекло содрогнулось, однако и на этот стук никто не отозвался. Тогда Фома Фомич дернул за ручку двери, она оказалась незапертой. Низко наклоняя голову, вошел в темные сени. В нос ударили неприятные кисло-прелые запахи. Постоял, пока глаза не обвыкнутся. Когда темнота отступила, он увидел еще одну дверь, решительно шагнул к ней, отворил и оказался в просторной горнице. Здесь, в отличие от сеней, пахло сухими травами, вареным картофелем и сальными свечами. В центре горницы, точно пьедестал, находилась русская печь с изразцами. В правом углу – большая кровать, на которой под несколькими одеялами кто-то лежал, повернувшись лицом к стене.
– Здравствуйте! – громко проговорил фон Шпинне. – Вы уж извините меня, но там было не заперто, вот я и вошел. Если помешал, то вы только скажите, тотчас же уйду. – Говоря все это, Фома Фомич медленно приближался к кровати. Лежащий на ней не шевелился. Не слышно было и его дыхания. Когда до спинки оставалось всего лишь полторы сажени, под ногой начальника сыскной неожиданно громко заскрипела половица, так громко, что лежащий на кровати развернулся. Увидев лицо, Фома Фомич поначалу опешил. Он психологически был готов к тому, что на кровати лежит женщина, однако на него смотрел старый, заросший бородой и усами мужчина.
– Здравствуйте, дедушка! – хрипло проговорил фон Шпинне и отступил назад.
Лежащий на кровати засмеялся странным, чуть визгливым смехом.
– Я не дедушка, я бабушка! – сказал, обрывая смех, лежащий.
– Мне нужна бабка Щетиниха! – хорошо пряча испуг, уточнил полковник.
– Я и есть бабка Щетиниха!
– Но… – Фома Фомич коснулся правой рукой своего лица.
– Расхворалась я сильно, вот и не срезала бороду окаянную. Теперь людей пугаю. Вы еще ничего, а тут доктор приходил, так тот так назад отпрянул, что чуть было стену не пробил…
– Я, наверное, не вовремя, может, мне завтра прийти… – быстро заговорил фон Шпинне, которому было неприятно и находиться в этом доме, и говорить с бородатой женщиной.
– Да завтра будет то же самое, если я вообще доживу до завтра. Раз сегодня пришли, то уж и говорите – зачем. Вон там стул берите. – Щетиниха выпростала из-под одеял худую жилистую руку и указала, где брать. – Садитесь и говорите.
Начальник сыскной, следуя указке, отыскал стул, перенес его в самый центр комнаты и сел.
– Да вы бы поближе сели, а то я на ухо туговата стала…
Фома Фомич поднялся, передвинул стул и снова уселся.
– Вы, гляжу, не наш, не сорокопутовский.
– Как вы это определили? – Фон Шпинне всегда интересовался теми способами, с помощью которых другие люди могли угадать что-то о незнакомом человеке, нередко он брал эти способы и использовал в своем арсенале сыщика.
– Да как определила, чужаком вы пахнете, у наших другой запах, проще…
– По запаху, значит?
– Да, по запаху, да и не только. Тут ведь сразу и не скажешь, а вот что-то есть у вас не такое, а что – не пойму.
– Да, вы правы, я действительно приехал из другого города, из Татаяра. Слыхали?
– Слыхала!
– Мне у вас кое-что узнать надо. Дело в том, что в Татаяре умер городской голова… – начал фон Шпинне пересказывать Щетинихе байку. Она слушала внимательно, однако в ответ ничего не говорила, а когда тот закончил, сказала:
– Верно, родила Глафира девочку. Я ее принимала, она недоношенная была, вскоре и померла…
– Как померла?
– А вот так, и недели не пожила, отдала Богу душу.
– Это точно?
– А какой мне резон неправду вам говорить? Я тоже уже одной ногой в могиле стою, мне сейчас врать нельзя. Померла эта девочка, померла! И похоронили ее на Суменковском кладбище, я на похоронах была…