Гвен была художницей, и в последнее время очень успешной. В своем мире она всем говорила правду, общалась только с тем, кто ей нравился, а прочих избегала. Она знала, что у мужа есть оружие и он умеет им пользоваться, но сама она никогда к оружию не прикасалась и предпочитала забывать о его существовании. Мэллоя это устраивало. С Гвен он мог быть… нет, конечно, не самим собой, самим собой он становился только в работе, но все же с ней он мог радоваться жизни. Назовем вещи своими именами: с Гвен он был счастлив.
Гвен была добрая душа, с примесью нонконформизма в вопросе отношений с властью, что разделял и Мэллой. Конечно, ему нравилось думать, что он вернулся в игру сам по себе, но он понимал: он вновь встал на ноги только потому, что его полюбила Гвен. Жаль, что она никогда не узнает, как много она на самом деле сделала для того, чтобы Мэллой вновь ощутил себя мужчиной и человеком. Впрочем, сожалел об этом только он сам.
Купив билет, Мэллой неторопливо прошелся по греческим и римским залам. Время от времени он останавливался у той или иной скульптуры, чтобы полюбоваться на нее, но в действительности запоминал лица посетителей. Ему совсем не хотелось, чтобы за ним следили без его ведома. Вполне вероятно, что это замечательные люди, но Мэллой терпеть не мог обнаруживать себя.
Он заметил хорошенькую длинноволосую девушку в короткой юбке, разглядывающую мозаику с изображением длинноволосых наяд, и на миг задумался, как мало что изменилось за две тысячи лет — по крайней мере, по части причесок, юных красавиц и извечных мужских эротических фантазий. В следующем зале Мэллой снова увидел ту же девушку, но постарался не встретиться с ней взглядом. Он, конечно, мог решить, что это случайное совпадение, если бы верил в подобные вещи, но он был в таких вопросах скептиком и потому предпочел скрыться за ближайшим поворотом.
Лишь заметно порозовев от смущения из-за того, что ее так быстро «стряхнули с хвоста», она поджидала Мэллоя, когда он приблизился к центру музейного лабиринта — впечатляющей средневековой коллекции. Зал был почти пуст, не считая той самой длинноволосой особы и высокой блондинки лет тридцати, которая внимательно рассматривала византийский триптих. Джейн стала привлекать к работе девочек! Но с другой стороны, и Мэллой это слишком хорошо понимал, Джейн его самого подцепила в весьма нежном возрасте, изрешеченного пулями и отчаянно мечтающего о новом шансе.
Джейн была профессионалом. Она управляла оперативниками так же, как лучшие из них работают со своими осведомителями — то есть подкупают, обхаживают, льстят, платят еще больше и любят. До тех пор, пока все эти усилия служат намеченной цели. Еще два-три года юная девушка будет готова пойти ради Джейн на край света, и, вполне возможно, за это время ее не выследят. А та, которой под тридцать, скорее всего, давно ждет тут. Почти наверняка она незаметно следила за ним. Если бы Джейн хотела ликвидировать Мэллоя, тридцатилетняя блондинка и это бы сделала без малейших угрызений совести. Это следовало иметь в виду.
У дальней стены безмятежно восседал на стуле смотритель. Вероятно, он был не из людей Джейн. Когда по залу пробежали двое мальчишек, их крики привлекли внимание охранника, и он, исполняя свои обязанности, направился следом за ними. Ребята запросто могли работать на Джейн. Длинноволосая девица перешла в соседний, маленький зал, и Мэллой последовал за ней с таким видом, словно именно там у него была назначена встреча.
Джейн Гаррисон разглядывала византийский арбалет-фибулу — оружие, которое помещалось в одной руке, как пистолет, но при этом человека из него можно было убить с расстояния в два-три метра. Естественно, этот арбалет был не только опасным, но и весьма изящным оружием. Мэллой никогда не питал теплых чувств к византийской эстетике. На его вкус, она была слишком формализована, а вот оружие этой эпохи, напротив, демонстрировало истинную игру воображения. Оно и было подлинным искусством этой золоченой культуры, движимой религией.
Джейн оделась соответственно. Она не хотела привлекать внимание, поэтому выглядела несколько старомодно: большие квадратные очки с захватанными стеклами, никакой косметики. Даже походка как у пожилой дамы. Волосы немного растрепаны. В итоге она смотрелась странноватой шизофреничкой, на которой было как будто написано: «Только тронь меня!»
Маскарад Джейн завершила туфлями, потрескавшимися и с расшатанными каблуками. Профессионалы всегда обращают внимание на обувь. Джейн полагала, что неряшливых пожилых дам в неряшливой одежде люди не замечают, они остаются невидимками, а потому это идеальный камуфляж. Она говорила об этом еще много лет назад и утверждала, что лично провела несколько экспериментов такого рода. Поместите в комнату пятнадцать человек, а потом попросите опытных агентов подробно описать каждого из них. Агенты не только не могли вспомнить цвет волос неряшливой старушки, ее рост и комплекцию — в шестидесяти двух процентах случаев она вообще исчезала из их поля зрения. По крайней мере, так говорила Джейн. Но Мэллой не верил ей. Она лгала настолько убежденно и непрерывно, что понять, когда она говорит правду, было невозможно. И то, что в том или ином случае она сообщала истинную важную информацию, значения не имело. Ложь являлась искусством, которым следовало пользоваться всегда, потому что в определенных обстоятельствах это могло спасти тебя от смерти. Непросто научиться намеренно искажать истину, но еще важнее уметь распознать это.